– Она… отказала… тебе? – Стокли с медленной мукой повел головой из стороны в сторону. – Что я наделал… Я недостойным образом на нее орал, обвинял в неверности, в блуде. А она стояла и вбирала все это молча. А затем сказала, что не любит меня. Что все время любила только тебя… – Оливер сглотнул. – Я потерял рассудок. Я ударил ее. Прости меня Бог, я впервые в своей жизни поднял на нее руку.
Томасу кровь застлала глаза. Он сжал кулаки.
– Она упала на стул, – с дрожью в голосе припоминал происшедшее Стокли. – На губе Марии была кровь, а затем в ее глазах я увидел страх. И что еще хуже, жалость и отвращение. Лучше бы она ударила меня в ответ, обозвала последними словами. Но она просто вот так на меня глядела. Из дома я буквально выбежал – и сразу же направился в собор молиться о прощении. А когда вернулся, ее в доме не было. Ни записки, ничего. Просто исчезла, вместе со служанкой. За те два дня я безуспешно облазил весь Биргу, и тогда понял, что не найду ее никогда. А если и найду, она меня к себе больше не подпустит. – На губах Стокли блуждала растерянная улыбка. – Она была для меня всем. Кроме нее, мне ни до чего нет дела. И вот тогда я решил отправиться сюда и принять смерть рядом с тобой. Не из приязни, что была у меня к тебе когда-то, но из ненависти. Ты причина моего отчаяния, Томас. И если провидение благосклонно, то твою гибель я увижу раньше, чем ты – мою.
– Тогда мне лучше присматривать за своей спиной, – сказал Томас, – коли враги у меня по обе стороны.
– Нет. Страшиться меня тебе не надо.
– Я и не страшусь, Оливер. Мне тебя просто жаль.
– А у меня к тебе ненависть. Я ее испытывал к тебе всегда. Но, как иной раз случается с ненавистью, она была неполной. Теперь я это вижу. Раньше мне хотелось мучить тебя, истязать, а затем уничтожить, как будто бы этим я мог ее избыть. Но нет, не могу. Моя ненависть неутолима. И ее не убавить никаким истязанием. – Стокли улыбнулся одними губами. – Казалось бы, странно, но я чувствую себя почти умиротворенным. Смерть мне не страшна. Страх вызывала лишь жизнь без Марии. А теперь она, эта жизнь, подходит к концу – здесь, в Сент-Эльмо. Для меня, для тебя, для твоего сына. Бедная Мария. Она по-прежнему думает, что Ричард в безопасности в Англии… Ради ее блага я надеюсь, что правды она никогда не узнает. – Он отставил пустую кружку и встал. – Ну вот, все, собственно, и сказано. Сейчас надо найти себе место прилечь, хотя заснуть все равно не смогу. У моей муки теперь лишь один выход.
Не дожидаясь того, что ему скажут в ответ, он встал и вышел во внутренний двор.
Ричард с угрюмым лицом поднялся и направился было следом, но Томас крепко взял его за запястье.
– Не надо. Оставь.
– Вы же слышали, – процедил Ричард. – Он поднял руку на мою мать.
– Он уже и так достаточно пострадал. К тому же он сейчас один из нас, ходит у смерти под боком… Зачем убыстрять для него и без того скорый конец?
Ричард покачал головой.
– Неужели сердце у вас так слабо, что не подвигает на действие?
– Напротив, сын. Мое сердце снова наполнено. Ведь ты же слышал? Она любит меня и любила всегда. А теперь ты знаешь, что она любит и тебя. Было бы лучше, если б ты остался с ней и избежал никчемной гибели… ну да видно, тому не бывать. – Он выпустил сыну запястье и взял за ладонь. – По крайней мере, в конце мы будем вместе.
Ричард, сдерживая внезапный наплыв чувств, глубоко поглядел отцу в глаза и кивнул.
– Вместе, пусть даже в конце.
Глава 37
В предрассветный час приготовления врага к штурму были уже явно слышны цепочке уцелевших солдат, растянувшейся по полуразрушенным стенам форта. Большинство защитников скопились у провала в стене, рухнувшей наконец под неустанным напором османских орудий. Из опоясавших форт сап и ложементов, где кучно собирались турки, доносилась приглушенная гортанная речь. По водной глади плескали весла и слышались отдельные выкрики впередсмотрящих, оглашающие простор бухты. В не рассеявшемся еще сумраке легко просматривалась темная масса галер, занимающих позиции, откуда можно будет помогать огнем береговой артиллерии, которая до этого справлялась с обстрелом Святого Эльма одна.