Меч и перо

На холмах предгорий Чон-Таша никто и никогда не видел сразу столько народу. Люди длинной вереницей, тянущейся из долины, нескончаемым потоком шли друг за другом к месту, где были обнаружены останки расстрельных. Птицы, завидев внизу множество людей, улетали прочь от этого непонятного места. Они не знали, что у людей большое горе, и те пришли сюда не за тем, чтобы нагнать страху на всё живое в округе, а чтобы исполнить свой человеческий долг. Об этом, увы, не знала пернатая живность. Птицы были напуганы тем, что человек нарушил их спокойствие, разыскав и раскопав яму, которая устрашающе зияла посреди предгорий, где они обитали. Теперь птицы разлетались кто куда. О, если бы они узнали всю правду, может быть, не стали бы так пугаться. Прониклись бы состраданием к пришедшим людям. Но кто мог рассказать птицам об этом… Вокруг возвышались лишь немые свидетели трагедии далёких лет – горы Чон-Таша. И если бы горы умели говорить, то они, наверное, рассказали бы птицам о том, что здесь давным-давно расстреляли много людей, тела их бросили в ту яму и закопали, чтобы никто и никогда не узнал правду. И если бы небо умело говорить, оно бы рассказало им, что собравшиеся люди были их детьми, внуками и жёнами, и что они пришли сюда почтить память погибших, захоронить их останки подобающим образом. И если бы деревья и камни умели говорить, они рассказали бы, как долго и сильно страдали сердца этих людей, которых не по их воле разлучили с любимыми и близкими. И хотя птицы далеки от человеческих эмоций и не умеют чувствовать так, как чувствует человек, они всё же смогли уловить, что люди там, на земле горюют, и им тяжело. Возможно, по этой причине, чтобы не нарушать их скорбь, птицы решили на время улететь прочь от этого горестного места, не беспокоя собравшихся криками и давая им возможность исполнить свои человеческие дела.

В отличие от гор, люди умели говорить. И страшную правду народу поведала простая жительница села Чон-Таш – Бюбюра Кыдыралиева. Её отец стал, наверное, единственным свидетелем того, как однажды глубокой ночью, под покровом темноты, в грузовиках привезли тела расстрелянных и сбросили в яму, служившую печью для обжига кирпичей. В яме было сто тридцать восемь тел. Палачи одних убили выстрелом в голову, других – в сердце, заставив души убиенных блуждать долгие года.

И люди, узнав ту горькую правду, шли нескончаемым потоком к месту, где спустя полвека наконец-то должны были обрести покой души убиенных. Словно разлившаяся в половодье река, текли они в Ата-Беит, чтобы захоронить расстрелянных подобающим образом, прочитать за упокой их души молитвы и преклонить перед ними свои поседевшие головы. Скорби их не было предела. У многих в руках были портреты погибших. С пожелтевших от времени фотографий смотрели улыбающиеся и цветущие молодые лица. Они навсегда останутся такими в памяти своих детей, которые были теперь в два раза старше погибших родителей.

Среди собравшихся в этот день людей в глубокой скорби стояли и дети Торокула Айтматова. Старший – Чингиз с болью смотрел на младших – Розу, Люцию и брата Ильгиза, которые вместе со своими детьми и внуками в большой печали склонили головы перед прахом отца. Сердце Чингиза сжималось от обиды и боли за них и за себя. Страшная правда о трагической судьбе отца была теперь им открыта. В который раз за последнее время перед ними предстал светлый образ их матери Нагимы. Эта удивительная женщина сумела пронести сквозь время и испытания любовь к их отцу, верила и ждала его до конца, надеясь всем сердцем, что он жив. В далёком тридцать девятом году она напишет письмо на имя Лаврентия Берия, в котором ровными строками на листе из ученической тетради сына лягут такие слова:

…По сведениям, полученным мной из НКВД Киргизской ССР, мой муж в ноябре 1938 осужден тройкой на 10 лет с высылкой на Дальний Восток без права на переписку. Кроме вышеуказанных, никаких сведений о муже не могу получить, и его судьба мне совершенно неизвестна, жив ли он или нет. Так как в последнее время многие лица, обвиненные как враги народа, оказались невиновными, я решила обратиться к Вам и прошу пересмотреть дело моего мужа.

1939 г., 24 октября.

Сколько таких писем матерей и жён, в которых теплилась надежда, в те времена были написаны, теперь уже не счесть! А сколько было пролито слёз, когда в ответ на их надежды и чаяния приходили сухие и чёрствые отписки, будто и не было за этими запросами человеческих судеб. Любить и ждать – это, наверное, самое тяжелое испытание, которое может выпасть на долю женщины.

22 ноября 1939 года