Меч и перо

– На тебе воду. Довольны? – после чего, ухмыляясь и довольный собой, гремя связкой, исчез за дверью.

– Собаки вы, не люди, – со злостью прошептал Тууганбай, потом осторожно приподнял мокрого Торокула и уложил его на единственную в камере железную кровать.

Торокулу не чувствовал своё тело, лишь ледяной холод пронизывал его. Ничто не бывает страшнее ожидания смерти. Но сейчас, лежа на голой железной койке, избитый и измученный, он думал не о смерти, а о своей семье – детях и жене, которых он больше никогда не увидит.

Неужели вот так просто закончится жизнь? Палач выстрелит ему в голову, и он упадет. Потом умрет, и в одночасье перестанет дышать, видеть, осязать, слышать, ждать, верить, любить. Не о том же он мечтал, посвятив всего себя строительству коммунизма – светлого будущего человечества. Ведь в обществе, которое они собирались построить, самым бесценным должна была стать жизнь человека. Неужели отнять у человека его свободу – это так просто? Свобода человеку дана свыше, и ее никто не вправе забрать. Отнять свободу, это все равно, что лишить человека права дышать, – думал Торокул. Он открыл глаза и посмотрел на Тууганбая, который сидел у его изголовья и проклинал мучителей.

– Изверги. Пусть проклятие падет на вашу голову, не видать вам…

– Тууганбай, я хочу тебе сказать что-то, – перебил его Торокул дрожавшим голосом.

– Да я вас слушаю, Торокул-байке.

– Мне кажется, что сегодня или завтра решится моя судьба.

– Почему вы так думаете?

– Прислушайся, как много стона и плача доносится из-за этих стен… Сколько здесь горя. Люди в этом месте испытывают такие муки! Многие попросту не возвращаются в камеры после допросов.

– Торокул-байке, может, всё разрешится в лучшую сторону.

– Нет, уже не разрешится. Утром я слышал, как во двор этого здания въезжали грузовики. Неспроста это. Что-то задумали наши мучители. У меня есть к тебе одна просьба.

– Хорошо, я постараюсь её выполнить, если это в моих силах.

– Если я вдруг не вернусь с допроса, в этом мешочке хранятся моя расчёска и зубной порошок.

– Понял, что мне надо сделать?

– Если меня не расстреляют, и я отделаюсь лагерным сроком, мне придётся как-то сообщить об этом своим. Так вот, когда мне вынесут приговор, я через охранника попрошу у тебя, чтобы ты передал мне мои гигиенические принадлежности по отдельности. Если меня сошлют в Сибирь, я попрошу, чтобы ты передал мне расчёску. Если на Урал – зубной порошок. Ну, а если ничего не попрошу, то меня скорей всего расстреляли. Ты понял меня?

– Да, Торокул-байке.

Это был небольшой тряпичный мешочек, сделанный руками Нагимы. Торокул развязал его. Показал Тууганбаю перечисленные предметы. На мешочке были аккуратно вышиты имена его детей – Чингиза и Ильгиза. Торокул вышил их сам.

– Держи, – протянул он мешочек Тууганбаю. – Тебя они не должны долго держать. Ты ещё молодой. Когда отсюда выйдешь, найдешь моих, передай им весточку, которую я тебе через эти предметы и сообщу. И ещё, Тууганбай, если меня поставят к стенке, ты всё равно найди моих и скажи моим сыновьям Чингизу и Ильгизу, что их отец всегда был честным и преданным своему народу человеком. Они должны ходить среди людей с гордо поднятой головой. Передай моим дочерям и супруге Нагиме, что я люблю их. Несмотря ни на что, я благодарен судьбе. Жизнь прожита не зря. Пусть они меня помнят. Ты меня понял, Тууганбай? – снова спросил его Торокул и, стиснув зубы от боли, замолчал.

– Да, понял, Торокул-байке, – вытер навернувшуюся слезу Тууганбай. – С вами всё будет хорошо, – попытался он успокоить Торокула, в глазах которого ещё теплилась надежда.

– Тогда спрячь хорошенько мешочек и жди моего сообщения. Держись, надеюсь, что всё будет хорошо, по крайней мере, у тебя.

После этого, наверное, самого важного разговора в своей жизни, Торокул совсем ослаб. Он с благодарностью и надеждой смотрел на плакавшего Тууганбая.

– Не плачь. Правду никогда нельзя скрыть. Придёт время, и история всё расставит на свои места. Таков закон жизни.

Торокулу вдруг стало страшно холодно. В эту минуту он хотел лишь одного – чтобы этот кошмар быстрей закончился. Он закрыл глаза. И в какой-то момент перестал чувствовать ход времени.

«Когда живешь в ожидании неизвестности, время замедляет свой ход, будто испытывает твоё терпение. Сколько мне осталось…» – не закончив мысль, Торокул глубоко вздохнул. Если бы в тот момент он смог заглянуть в будущее, то увидел бы, как спустя тридцать лет, постаревший и осунувшийся после каторжного труда в лагерях Тууганбай, лежа в больничной палате, увидит у соседа книгу Чингиза Айтматова «Материнское поле». Увидел бы, как Тууганбай возьмет эту книгу и, прочтя её, поймёт, что это произведение вышло из-под пера сына того самого Торокула, который в свои предсмертные минуты просил передать его семье послание. В свое время Тууганбай не смог выполнить обещание, данное Торокулу, и до самой смерти носил послание в себе, чтобы, умирая, передать его, наконец, дочери Торокула Розе.