Примерно так же дело обстоит и с именами. Основной принцип ономастики «Книги…», по словам Вулфа, – «как названо, то и есть» (
6
«Книга Нового Солнца» – безусловно, постмодернистский роман, но даже для постмодернизма он необычен.
С одной стороны, модель текста и мироздания вполне привычна и узнаваема. Да, Урд – это «Земля» после конца истории, да, культура исчерпала себя («Многое мы испробовали, но все впустую», – говорит старый Автарх), и мир существует на ее перетасованных обломках, которые можно лишь иронически переосмыслять.
Прямых и косвенных отсылок у Вулфа действительно множество: Пруст (столь любимый Вулфом, что он начал роман «Пятая голова Цербера» прямой цитатой из «По направлению к Свану»), Кафка («В исправительной колонии»), Борхес («Вавилонская библиотека», «Книга вымышленных существ», «Фунес, чудо памяти» и др.), Мервин Пик («Горменгаст»), не говоря уж о мифах, сказках и религиозных писаниях.
«Сказание об ученом книжнике и его сыне», вставная история из второго тома, соединяет миф о Тесее (вполне очевидно), «В кругу развалин» Борхеса (менее очевидно) и подлинный эпизод Гражданской войны в США – сражение броненосцев «Монитор» (в сказке – чудовище-«минотавр») и «Вирджиния» (в сказке – «Страна Дев»). «Сказка о мальчике по прозванию Лягушонок» из третьего тома отождествляет Моисея, Ромула и Маугли, прибавляя к мифу и сказке историю Дня благодарения (откуда в текст Вулфа пришел дикарь по имени Скванто).
Многие критики, желая доказать, что Вулф не просто какой-то там фантаст, а Настоящий Писатель, особенно упирают на то, что Севериан, как и подобает в (пост) модернистской литературе, является «ненадежным рассказчиком». Конечно, в семидесятые годы этот прием еще не был так затрепан, как сегодня, но подлинные литературные достоинства «Книги…» в ином – хотя бы потому, что Севериан как рассказчик вполне надежен, насколько вообще может быть надежен любой рассказчик (а Вулф явно полагает, что не очень-то). Севериан несколько раз повинен в умолчании, он время от времени старается интерпретировать события в свою пользу, но, за единственным (и важным!) исключением, не лжет и не пытается лгать. Как правило, он честно излагает свою историю, как она ему виделась, – другое дело, что обычные для него вещи (зеленая луна, звезды, видимые днем, или горы, все до единой превращенные в гигантские статуи) он упоминает мимоходом, полагая их вполне банальными. Здесь читателю стоит быть повнимательнее.
То же касается и пресловутых «загадок текста». Раскапывать их не надо. Все, что по-настоящему важно, рано или поздно будет объяснено, причем прямым текстом, нужно это лишь заметить. Так, например, тайну гильдии палачей, в которую Севериана посвящают в начале первого тома, он раскрывает нам в начале третьего. Порой читатель должен соотнести сведения, данные в разных местах книги (Атриум Времени и Последняя Обитель имеют одинаковую природу, почему и попасть в них можно лишь одним путем, вне которого они просто не видны). Что не сказано прямо – не принципиально важно. По сути, из ключевых моментов «Книги…» только два не разъясняются в ней самой: что за крылатое существо Севериан увидел в книге Автарха и что произошло с Хильдегрином в каменном городе. Потому-то Вулф именно эти эпизоды и рассматривает так подробно в «Урд Нового Солнца». Мир – не только Урд, но и наша Земля – странное место в странное время, и читатели должны быть начеку.
7
Но, повторяю, все это – типичные черты постмодернизма, и Вулф тут следует путем Набокова.
Необычность «Книги…» связана с тем, что Вулф – католик, причем практикующий: он ходит в церковь, исповедуется и подходит к причастию. «Книга Нового Солнца», как писатель не раз подчеркивал, содержит «импликации его веры».