Меч Ислама. Псы Господни. Черный лебедь

Но в голосе девушки прозвучали холодные настороженные нотки.

– Быть может, причина тому – недопонимание? А может, вам показалось, что я вел себя слишком дерзко… тогда как…

– Полноте, – прервала его она. – Недопонимание здесь ни при чем. Я слышала, что вы сказали майору Сэндзу. Вы играете роль – специально для Лича. Я вас хорошо поняла.

Голос девушки звучал все так же холодно и высокомерно.

– Вы простите меня? – спросил де Берни, сбитый с толку.

– Ну конечно. Вы блестяще справились с вашей ролью, господин де Берни.

– Как?

– Так хорошо, что на какой-то миг я даже поверила вам. Я действительно на секунду поверила в то, что ваши печаль и внимание совершенно искренни.

– Уверяю вас, это правда, – возразил он.

– Но… не настолько, чтобы я имела глупость поверить вам до конца.

– О боже! – воскликнул француз. – Неужто вы хотите сказать?..

Он вовремя сдержался и не произнес слов, которые готовы были сорваться с его уст: «Неужто вы хотите сказать, что я расстроил вас только потому, что моя нежность показалась вам притворством?»

– Вы собирались что-то добавить? – спросила девушка.

– Да, но об этом лучше промолчать.

– Но если вы скажете, – настаивала она уже более мягко, – быть может, тогда нам удастся понять правду и друг друга?

– Бывает правда, которую лучше не знать, – она как плод с древа познания добра и зла.

– Но ведь мы с вами не в раю, господин де Берни.

– Как раз в этом-то я и не уверен. Еще никогда прежде не был я так близок к вратам рая, как в последние дни.

Наступила тишина, она длилась так долго, что де Берни стал опасаться, уж не оскорбил ли он девушку всерьез. Но, глядя на белый прибрежный песок, сверкающие воды лагуны и на черный силуэт «Кентавра», она как бы невзначай спросила:

– Господин де Берни, в вашем раю тоже принято играть роли?

На сей раз он понял, как никогда, что имела в виду девушка. Ей хотелось получить от него откровенное признание – вряд ли подобное желание можно было выразить более понятными словами. Наконец, проведя рукой по влажному лбу, он неторопливо и тихо ответил:

– Поймите, Присцилла, я могу быть спасен лишь в том случае, если сумею ограничивать свои желания.

– Значит, вы думаете только о себе?

– Быть может, как раз только в этом я и не ощущаю себя эгоистом.

Между ними снова воцарилась тишина – безнадежная для нее и мучительная для него. Затем, следуя чисто женской логике, мисс Присцилла вернулась к тому, с чего начала:

– Значит, сегодня вы не играли? Да?

Голос девушки звучал ласково.

– Но разве могло быть иначе? Я – это я, а вы – это вы. Единственный мост, которым судьба может нас соединить, – притворство.

– Судьба – может быть. Но вы… вы же не строите мостов?

Де Берни ответил строго:

– Вряд ли найдется такой мост, который выдержит мою поступь. Слишком тяжкий груз ношу я на себе.

– Но разве вы не можете избавиться от него хотя бы частично?

– А разве человек может избавиться от своего прошлого? От своей натуры? Все это теперь давит на мои плечи непосильным бременем.

Девушка медленно покачала головой и прильнула ближе к нему.

– Ваша натура не такая уж и обременительная. Я успела ее изучить. А прошлое… Что такое прошлое?

– Настоящее наследие, то, что мы имеем в настоящем. Оно – частица нас самих.

Мисс Присцилла вздохнула:

– Какой же вы упрямый! А вам не кажется, что ваша смиренность не что иное, как разновидность гордости?

– Гордости? – как бы возражая ей, переспросил де Берни и, помолчав немного, наконец сказал: – Быть может, вы и правы… Я оттого горд и упрям, что хочу сохранить в себе хоть немного чести, чтобы быть достойным той призрачной надежды, которую вы на меня возлагаете.

– А что, если надежда эта не призрачна? – мягко спросила она.

– Она должна быть таковой, – решительно ответил француз и слегка отстранился от нее, чтобы избежать соприкосновения с ее нежной, теплой рукой. – Позже, дней через несколько, когда вы снова окажетесь в своем кругу и ваша жизнь потечет по привычному руслу, это приключение покажется вам неправдоподобным кошмаром и пробуждение от него будет для вас сладостным и приятным. Вам придется забыть все, что с вами было, чтобы ничто не могло нарушить безмятежность вашего пробуждения.

– Шарль! – вдруг произнесла мисс Присцилла и положила свою руку на руку француза.

Его пальцы сомкнулись, и он крепко пожал ее маленькую ручку. Потом, не отпуская ее, он встал и поднял девушку.

– Я буду помнить вас, Присцилла, я никогда не забуду вас и уверяю, это воспоминание всегда будет облегчать мне душу. Все, что вы дали мне, я сохраню как бесценное сокровище до конца моих дней. Но не давайте мне больше ничего, не надо!

– А что, если я очень хочу дать вам нечто большее? – спросила она, с трудом владея голосом.

Его строгий ответ последовал тотчас же:

– Моя гордость не выдержит столько даров. Вы – это вы, а я – это я. Подумайте над тем, что это означает: кто такая вы и кто я. Доброй ночи, дорогая Присцилла.

Он поднес руку девушки к губам и поцеловал. Потом, приподняв край портьеры, сказал: