Меч Ислама. Псы Господни. Черный лебедь

Десант захватил врасплох Аликота Караманлы, турецкого офицера, коменданта Шершела. Он и думать ни о чем подобном не мог, пока франкские[26] пушки не начали обстрел крепости, в которой он укрылся с главными силами войск и теми жителями, что временно бросили свои дома и земли и разделили с ним кров. Потому никто тщательно и не готовился, чтобы отразить нападение с суши. И тем не менее один из его офицеров с четырьмя сотнями янычар был ответствен за защиту форта и понимал, что, если он будет связан в действиях, город отдадут на милость врагу. Потому и произвел бесстрашную вылазку, надеясь повергнуть франков в замешательство, прежде чем они смогут восстановить свои ряды и вернуть преимущество. Однако он потерпел неудачу. Джаннеттино с генуэзцами, оказавшись на берегу первым, принял на себя основной удар и сдерживал янычар до тех пор, пока не подошла подмога христиан. Просперо, действуя самостоятельно со своими неаполитанцами, напал на турецкий фланг и разметал его огнем аркебуз. Янычары, численность которых уменьшилась вдвое, лишились предводителя и, смешавшись перед превосходящими силами противника, в беспорядке отступили под стены крепости. Джаннеттино, горя желанием отомстить за сотню генуэзцев, павших под турецкими ятаганами и стрелами, бросил в погоню отряд испанцев под предводительством офицера по имени Сармьенто. Сам же остался, чтобы обеспечить доставку раненых на борт одной из галер, стоявшей у длинного мола.

Основная часть флота двигалась под всплески весел через залив, чтобы возобновить, уже основательно, обстрел крепости.

Так, сочетая действия на берегу и на море, Дориа рассчитывал добиться быстрейшей победы и завершения этого сражения, грохот которого сотрясал воздух. Однако каждая сторона несла сравнительно легкие потери, а десант не достиг желаемой цели, и исход битвы грозил стать ничейным. Частично – благодаря прочности крепостных стен, частично – из-за никудышной стрельбы турецких канониров.

Пока испанцы Сармьенто преследовали на улицах города уцелевших янычар, Джаннеттино и Просперо привели свои отряды к краю рва, опоясывавшего малый форт. С его высокой стены раздавался неумолчный громкий жалобный призыв: «Во имя Христа, спасите нас!»

Джаннеттино прислушался.

– Что за мольба? – спросил он.

Один из офицеров ответил ему:

– Это христианские невольники, захваченные во время вероломных набегов.

Джаннеттино был недоверчив по натуре.

– А если это ловушка неверных? Ведь они коварны, как сатана.

Стенания продолжались. У молодого генуэзского офицера разрывалось сердце.

– Туда легко добраться. Ров – сухой.

– Повременим, – ответил Джаннеттино не допускающим возражений тоном. – Возможно ли, чтобы рабы оставались без присмотра? А если там стража, могли ли они поднять такой шум? Я не собираюсь попадать в турецкий капкан.

Однако к ним уже подошел Просперо со своей дружиной.

– Что там такое? – Он тоже прислушался к несмолкающим мольбам.

Джаннеттино объяснил, что происходит, и поделился своими подозрениями.

Просперо презрительно усмехнулся:

– Стражники просто бросили их, чтобы атаковать нас. Это был тот самый отряд, который мы разгромили. Я иду туда.

– А что же крепость?

– Крепость подождет. Сначала освободим братьев во Христе, да и солдаты разомнутся перед штурмом.

– Но адмирал дал нам четкие указания, – поспешно напомнил Джаннеттино.

– Синьор изменил бы их, будь он здесь.

Джаннеттино понял, что это камень в его огород.

– Когда-нибудь, – пророчески изрек он, – ваша самоуверенность выйдет вам боком. Это может случиться уже сегодня.

– А может и не случиться. От судьбы не уйдешь, как сказали бы враги.

– В любом случае желаю успеха, – произнес Джаннеттино с прощальным поклоном.

Приказав трубачам играть отбой, он отступил с войском.

Просперо со своими солдатами преодолел ров у подножия вала и оказался у закрытых ворот. Опустошили дюжину пороховниц, порох уложили под воротами и подожгли. Оставшиеся бревна разнесли тараном из связки копий, которым орудовал десяток самых сильных воинов.

Западни, как и ожидал Просперо, не было. Они попали во двор, где не оказалось солдат. Из-за закрытой на засовы двери неслась многоголосая мольба невольников. Выбить дверь оказалось нетрудно, и из невыносимо зловонной темницы на залитый ослепительным солнечным светом двор хлынул поток людей. Почти обнаженные, они смеялись и плакали, обнимая своих избавителей. Тут были одни мужчины, с нечесаными волосами и бородами, кишащими паразитами, ужасно грязные. Многие оказались в кандалах, некоторые были страшно изуродованы, и едва ли можно было увидеть спину без шрамов, оставленных плетьми.

Просперо наблюдал за их ликованием с жалостью, смешанной с гневом против тех, кто довел христиан (в том числе и знатных) до такого животного состояния, в каком не бывала ни одна бессловесная тварь. Без малого девятьсот этих существ всех возрастов, сословий и национальностей были согнаны в темницу и заперты при приближении императорского флота, заперты во мраке и холоде, что само по себе уже было мучением.