Меч Ислама. Псы Господни.

Приход Сантойо был словно ответ на молитвы, вознесенные им прошлой ночью. Он открыл настоятелю возможность обсудить это дело с королем, не будучи заподозренным в своекорыстных интересах. Он слишком хорошо знал низкую душу короля, чтобы лелеять какую-то надежду тронуть его мольбой.

Проблема была еще в том, что король обычно исповедовался по пятницам, а сегодня был понедельник. Настоятель напомнил себе, опять же беспокоясь о судьбе брата, что в четверг в Толедо состоится аутодафе. Англичанку, причину всех бед, сожгут как ведьму или еретичку, а может быть, за то и другое. Настоятель понимал: как только англичанка сгорит на костре, каков бы ни был дальнейший ход событий, ничто не спасет его брата от топора.

Итак, как видите, сложилась прелюбопытная ситуация: генеральный инквизитор, движимый беспокойством за судьбу племянника, с одной стороны, и настоятель Санта-Круса, тоже инквизитор веры, движимый братской любовью, с другой, затевают интригу, чтобы помешать делу святой инквизиции.

Настоятель, выразив озабоченность состоянием короля, предоставил Сантойо самому убедить его величество как можно скорей послать за исповедником. Желая вознаградить такое рвение и верность королю, отметить и поощрить ревностность Сантойо в делах религии, настоятель щедро одарил и благословил королевского слугу. Теперь фрай Диего с большей уверенностью дожидался вызова к королю.

Сантойо взялся за дело хитро и отложил разговор до тех пор, пока не представится благоприятная возможность.

Филипп II, по обыкновению, корпел над документами в своем кабинете-келье. Сантойо принимал у него документы, присыпал, если требовалось, порошком и передавал секретарям, не спуская глаз со своего хозяина.

Тем временем король прекратил работу, вздохнул и устало провел рукой по бледному лбу. Потом он потянулся за следующим документом из пачки, лежавшей справа на столе, но не смог его вытянуть. Король повернулся и увидел, что Сантойо придерживает пергамент рукой и озабоченно всматривается ему в лицо.

– В чем дело? – послышался монотонный, похожий на гудение насекомого, голос короля.

– Не хватит ли на сегодня, ваше величество? Вам ведь немоглось ночью. Вы, видать, притомились, ваше величество.

Сантойо никогда ничего подобного себе не позволял, это граничило с нахальством. Король глянул на него бесцветными холодными глазами и тут же опустил их: он не мог вынести взгляда даже своего слуги.

– Притомился? – промямлил король. – Я?

Но предположение повлияло на болезненное, хилое тело. Он убрал руку с пергамента, откинулся на стуле и закрыл глаза, чтобы, сосредоточившись на своем состоянии, определить, правду ли говорит слуга. Филипп подумал, что он и вправду устал, и открыл глаза.

– Сантойо, что сказал о моем здоровье Гутьеррес?

– Похоже, решил, что вы перебрали пирожных…

– Кто сказал ему, что я ел пирожные?

– Он выспрашивал у меня, что вы ели, ваше величество.

– И он, желая скрыть собственное невежество, прицепился к пирожным. Осел! Какой бестолковый осел!

– Я ему так и сказал, ваше величество: вы, мол, заблуждаетесь.

– Ах вот как! Ты сказал, что он заблуждается. Смотрю, ты прямо в лекари метишь, Сантойо!

– И лекарем быть не нужно, ясно, отчего вам неможется, ваше величество. Я так и сказал Гутьерресу: дело не в желудке, тут дело духовное.

– Молчи, дурак! Что ты знаешь о моем духе?

– То, что слышал от вас, ваше величество, когда вас прихватило ночью. – И торопливо добавил: – Фрай Диего де Чавес сказал вам что-то в пятницу. Его слова не давали вам покоя, ваше величество. Пусть настоятель монастыря Санта-Крус исцелит рану, которую сам же и нанес, и вернет покой душе вашего величества.

Напоминание разбередило душу короля. В памяти всплыл образ, с тех пор преследовавший Филиппа. В то же время он убедился в проницательности Сантойо. Король пробормотал что-то невнятное, потом взял себя в руки и снова потянулся за документом. На сей раз Сантойо не рискнул помешать ему. Но пока он писал свою резолюцию, Сантойо быстро переворошил кипу бумаг, и пергамент, лежавший внизу, оказался сверху.

Так Сантойо еще более зримо проявил свою проницательность. Прекрасно сознавая, что тревожит короля, какой взрыв ярости и страха, какое противодействие вызвало письмо королевы Елизаветы, он заключил: надо эти чувства подогреть, тогда его величество будет искать утешение у исповедника, как и было задумано.

Письмо, которое он счел нужным положить сверху, руководствуясь принципом «куй железо, пока горячо», было от герцога Медины-Сидонии, возглавившего гибельный поход против Англии. Оно очень кстати пришло в то утро.

Опальный герцог скромно извещал короля Филиппа, что продал одно из своих поместий, чтобы собрать огромную сумму выкупа за отважного адмирала Педро Валдеса. Это была его малая лепта, писал герцог и просил расценить ее как выражение любви и преданности, искреннего желания вернуть на службу Испании ее самого талантливого адмирала.

Письмо задрожало в помертвевшей королевской руке. Он откинулся на строгом монашеском стуле, закрыл глаза и застонал. Потом так же внезапно открыл их и разразился воплями: