Плохо помню, как мы возвращались назад. Голодная дорога, без лошадей. Хорошо ещё волки угомонились! К концу пути мы уже костями бренчали. Племя старейшины Крома откармливало нас две недели. И Любава была добра ко мне. И другие девушки тоже.
Мы разжились конями и кое-как добрались до пограничной крепости. Там нас застала весть о падении Рима.
Я нашёл Августина у подножия башни. Парень сидел, съёжившись, и обнимал руками колени:
- Скажи мне, Лугий, ты веришь в то, что сказал Асмунд? Что наступило время волков?
- Знаешь, малыш…
Он обернул ко мне лицо, оно было мокрым:
- Не говори. Я вижу сам. Ты давно живёшь так, словно это правда. Но я не хочу…
И что я мог сказать ему? Мы никогда не связывали своё будущее с Империей, а для него это было ударом. Перед нами лежал широкий мир. И Империя была не более милосердна, чем эта новая сила. Но время волков, едва начавшись, отняло у него отца. Чем мне было его утешить?
- Я не хочу! – сказал он твёрдо. – Лугий, я видел. Это надолго, очень надолго. Нам не дожить до конца! Тот мир, который придёт, много хуже прежнего. И в нём будет много таких, как Вулф Рагнарс… Мама была права. Нарушенные обеты мстят. Меня посвятили церкви, я должен совершить предначертанное. Я благодарен вам с Визарием, но месть… наверное, это было неправильно. Ибо сказал Христос: «Гонящих вас простите!» Извини, но у меня другая дорога.
И отошёл. А я остался. Нет, я не думал, что он пойдёт по нашим стопам. Да и зачем нам этот изнеженный ромей, плоть от плоти Империи? А всё же что-то скребло.
Визарий вышел из-за угла и сел рядом. Кажется, он всё слышал сам. Мой друг умел бесподобно молчать.
- Мальчик верит, что наступило время волков. Я и сам вижу, что мир изменился безвозвратно. Но что-то же должно остаться неизменным, а?
Меч Истины грустно улыбается в ответ.
- Можешь не говорить, я и сам знаю, что ты можешь сказать. Пусть это будем мы, да?
Улыбка не погасла в спокойных голубых глазах.
- А что тебе в этом не нравится?
- То, что этого мало!
Он снова рисует ухмылку в стиле «Учись, щенок!» Неужели когда-нибудь я к ней привыкну?
- Это пока, Лугий. Ненадолго. Надо же с чего-то начинать!
========== ПЕРВЫЙ УДАР ==========
Зло не должно торжествовать! –
Запечатлейте на скрижалях.
Но как найти и подсчитать,
Кого заветы удержали?
О, в нас довольно доброты!
И как наивно, безвозбранно
От слепоты, от глухоты
Порой другим наносим раны.
Трактатам мудрых несть числа.
И все они напрасно спорят -
Для нас всегда мерилом зла
Пребудет собственное горе.
Страданья учат. И решив
Принять урок, смири гордыню.
Но как велик соблазн - вершить
Свой суд над тем, кто слеп поныне:
Кто всех превыше чтит себя,
Кто всех оценит и применит,
И, никого не возлюбя,
Всё под себя вокруг изменит.
Что ж, ненавидь и правым будь!
И пусть найдёт злодеев кара.
Но меч поднявши, не забудь –
Не удержать его удара.
Ты всех настиг и всем воздал.
В веках поют хвалу герою!..
Но кто-то в мире зарыдал
От зла, рождённого тобою.
Старый Филипп говаривал: «Жизнь – самый суровый учитель. Она всегда заставляет усвоить урок». А потом, вздыхая, добавлял: «Если бы ещё знать, чему она хочет нас научить!»
Я исписываю страницы моей памяти, потом пытаюсь соскоблить написанное. Но оно проступает вновь на истёртом до дыр палимпсесте , потому что мы не в силах стереть происшедшее с нами.
Я прилежный ученик, даже старик Филипп не мог назвать меня нерадивым. Единственное, что ему не нравилось – я был слишком тороплив. Не лучшее качество там, где требуется скрупулёзность и точность. Я и по-прежнему спешу жить, спешу учить мои уроки, потому что думаю, мне не суждена долгая жизнь. Моя семья относилась к судьбе с традиционной римской беспечностью. Быть может, потому даже лары отказались меня защищать. Я не виню их за это: богам виднее, у них свои расчеты. Или впрямь грядёт Великий Агон бессмертных, и им нужны верные, сознательно избравшие, за кого стоять в последней битве. Не потому ли они сами взялись меня учить? Это были жестокие уроки.
Урок первый. Бессилие.
Я помню её до сих пор – кровь на моих ладонях. Она была горячей и липкой… как ночной кошмар, что не пускает проснуться…
Старик судорожно икал, силясь глотнуть воздух. С каждым глотком кровь изливалась изо рта и узкой раны на шее. Я пытался понять, как же это случилось. А ещё мне мучительно нужно было узнать, что делать теперь. Но старик не мог подсказать. Впервые в жизни не мог. Мне казалось, он знает ответы на все вопросы.
Посиневшие губы моего учителя трепетали, он всё ещё произносил какие-то слова. В хрипе умирающего я различил своё имя:
- Марк… беги…