Меч истины (СИ)

Мне неприятно, я отворачиваюсь. Восторги по поводу чьей-то смерти не для меня. Потом взгляд падает на римский меч, висящий у Лукана, как по уставу положено, справа. Что, если это он? Ведь пытался зарезать Квада у меня на глазах. Снова натыкаюсь на преданный взгляд, стараясь не слушать его чириканье. Нет, слишком прост. Что на уме, то и на языке. Такой не стал бы убивать ночью. Да и росту не хватит. Рубанули Квада сверху, здесь немногие на это способны. Надо бы приглядеться ко всем высоким.

Потом останавливаю себя – нас никто не подряжал разбираться. И виновный, если подумать, спас эти две сотни человек. Мне ли его судить?

Когда выбрались из ущелья, и рассеялся туман, Аяна перетянула тетиву и ушла вперёд. Теперь нас окружал лес, по-осеннему голый. Густой запах прели обещал, что холода наступят не завтра, но ягод-грибов почти не встречалось. А голодных надо кормить.

В тот день ей не повезло, но на следующее утро, когда голодные начали вновь вожделенно поглядывать на лошадей, наша амазонка уложила косулю с двумя сосунками-телятами. Одного успели утащить лисы, пока она бегала за подмогой. Но и оставшейся добычи хватило, чтобы наши подопечные продержались ещё два дня.

И всё же в этом походе мы потеряли семерых. Один за другим умирали те, кто ехал в повозках. Погиб и мальчишка, сын Теодульфа. Увидел птицу, прикорнувшую на скале, и полез к ней по каменистой осыпи. Камнепад тронулся быстро, и унёс парня в поток, грохотавший справа от тропы.

К воротам Аквинка вышло сто семьдесят четыре человека. Считая нас троих. Стояло студёное утро позднего предзимья, трава, подбитая инеем, хрустела под усталыми ногами. В дороге мы провели восемь дней.

Данубий нёс серые воды под бледным ноябрьским небом, и город на правом его берегу, казался всего лишь утёсом над могучей рекой. Метелл шагал впереди, облачённый в алый офицерский плащ. Его узнали и отворили ворота. И остатки голодного гарнизона втянулись в славную крепость, что уже сотню лет подобно волнорезу вспарывает полчища варваров, атакующих Империю.

Я смотрел под ноги, на гладкие камни мостовой, поэтому не сразу понял, что все остановились. За воротной башней посреди двора стоял человек. Один. То есть, охрана была, но как-то в стороне, и совсем не ощущалась, словно тоже избегала попасть в поток глухого гнева, исходивший от него. Я пригляделся, и меня передёрнуло.

Когда-то этот мужчина был, возможно, красив. Серые глаза, которые нынче безжалостно щурились, могли излучать добродушное лукавство. Но то было давно. Лет тридцать назад. Поредевшие волосы топорщились седым коротким ёжиком над упрямым лбом, прорезанным вертикальной морщиной. От крупного носа к углам твёрдого рта расходились глубокие складки, делая грани лица ещё более жёсткими. Плотно сжатые губы побледнели от ярости. Рядом с Визарием этот воин показался бы невысоким, но фигура у него была крепкая и ладная. В свои пятьдесят, или сколько ему там, он ещё мог устоять один против пятерых.

Я не решился бы выйти ему навстречу. Метеллу пришлось. И было видно, что каждый шаг даётся всё большим трудом.

- Приветствую тебя, Децим Кар! Здесь остатки четвёртой когорты, которая стояла в крепости Падны.

Командующий разжал свои бледные губы, и я услышал очень низкий негромкий голос:

- Толпа, которую ты привёл с собой, называется иначе. Это беженцы, Гай Метелл. Или ты забыл, какого имени заслуживают те, кто оставил пост?

Трибун резко вскинул голову, но ответил спокойно:

- У нас не было возможности удержать крепость. Кто-то отравил единственный источник. Эти люди умирали от голода, но исполняли долг. Империя брала их под свою руку, обещая защиту. Но обрекать их на верную смерть… - его голос сорвался.

Децим Кар слушал, не перебивая. Потом сказал:

- Варвары они или нет, но эти воины приносили присягу Риму. Как и ты. Ты был их командиром и отдал приказ отступить. В прежние века за это карали децимацией.

Смуглое лицо Метелла залила мгновенная бледность. И Визарий внезапно оставил девочку, с которой возился, и начал проталкиваться вперёд. Я не знал, что такое децимация, но, судя по расширившимся глазам моего друга, ничего хорошего это слово не означало.

- Казни меня, - хрипло сказал Метелл. – Это я отдал приказ. Это я – трус, предавший интересы Рима. Зачем их?

- Ты не понимаешь, - спокойно ответил полководец. – Сегодня вас атаковал лишь передовой отряд той орды, которая навалится на наши границы через десять, двадцать лет. И вы отступили. Ты привёл с собой не воинов. Ты привёл деморализованных поражением трусов. Их слабость, подобно заразе, растечётся по гарнизону. Если я не выжгу её калёным железом.

Странно, мне почудилось сожаление в низком голосе Децима. Но было видно, что его не переубедить. Он объяснял непонятливому, и только.

- Ты неверно понял свой долг, Метелл. Что такое жизнь двух сотен человек перед жизнью твоей родины, которую эти люди клялись защищать? С тобой пришли сто семьдесят. Завтра семнадцать из них умрут. Ты тоже будешь тянуть жребий.