— Мисаки, ч-что это? — пролепетала Сецуко в страхе и смятении, глядя на Сираденья. — Что ты…
— Не переживай, — Мисаки привязала обсидиановый меч к бедру и поняла, как жаждала ощутить этот вес. Ребенок был не тем грузом. — Я знаю, что делаю.
— Ты… умеешь сражаться? Как?
Мисаки смотрела, как Сецуко соединяла кусочки, как было с Мамору. Но в этот раз она не могла желать в тревожной тишине одобрения. Не важно, что Сецуко или другие думали о ее неприличном поведении. Было важно, что Мисаки и ее черный меч стояли между ее семьей и смертью.
Грохот раздался из передней части дома, женщины вздрогнули. Кто-то пытался пробить двери.
— Прячься! — прошипела Мисаки. — Старайся не шуметь. Фоньяки отлично слышат. Мне будет проще увести их, если они не узнают, что вы там.
— Увести их от нас? — лицо Сецуко исказила боль. — Мисаки, я не могу… я не хочу оставлять тебя тут одну.
— Ты должна.
Еще грохот сотряс дом. Глаза Сецуко расширились сильнее. Она была в ужасе. Хищник в Мисаки видел, что ей хотелось убежать в убежище. Но она, что обидно, не стала это делать.
— Мисаки, я не могу тебя бросить, — прошептала она. — Я знаю, что не буду полезна против них, но…
— Не в том дело, — Мисаки посмотрела на свои колени.
Мисаки не просто так скрывала свою историю сражений под половицами кухни, жестокость была неприличным хобби для благородной леди, и ее муж запретил разговоры о ее времени за морями. Но если приличия и послушание заставили ее забить доски, что-то сильнее держало их на месте, глубокий стыд.
Но, даже если бы она была мужчиной с чистой кровью и огромной силой, она не была бы бойцом, с которым захотел бы быть уважаемый Мацуда. Мечники Такаюби были благородными, встречали врага в лицо в открытом поле, их репутацию поддерживали мощь и дисциплина. Мисаки была слабой, нападала из засад, редко давала жертвам чистый бой. Потому что в чистом бою она проиграла бы.
Такое оскорбило бы настоящих коро. Люди, которые знали, кем она была, смогли ее простить… но она сомневалась, что такое можно было прощать.
— Сецуко, лучше… не смотри, что я собираюсь сделать.
— Я не боюсь, — соврала Сецуко, но от еще одного грохота она вздрогнула. — Я р-резала много рыбы, вряд ли кровь фоньяк выглядит иначе.
— Не в том дело. Я не хочу, чтобы ты видела… меня, — не такой, какой она была на самом деле. Какой она станет, когда Сираденья вкусит кровь. Люди, рядом с которыми она билась в прошлом, сдерживали ее, не давали поддаться желанию убивать, но если придётся убить…
— Я не понимаю.
— Ты… — слова застряли в горле Мисаки, она сглотнула. — Ты думаешь, что я хорошая, — она коснулась ладоней Сецуко. — Это спасло мою жизнь.
— Что?
— Я не признавалась в этом, ведь я гордая и глупая, — и время было на исходе. Мисаки быстро моргала. Не время для слез. — Ты спасла меня. Я верну долг, но мне нужно, чтобы ты поверила мне и спряталась.
Сецуко медлила миг. А потом кивнула, сжала руку Мисаки и склонилась. Их лбы на миг соприкоснулись в выражении тихой поддержки. А потом они разошлись, Сецуко побежала к подвалу, а Мисаки повернулась к угрозе. Она не была достойна этой семьи, но она защитит ее со всем ядом и кровожадностью, со всей своей хитростью.
Фонья ударила по дверям, ломая их. Мисаки прошла в главный зал. Она ненавидела биться с врагами лицом к лицу. Каждый инстинкт в ней кричал прятаться и устроить засаду, но ей нужно было увести солдат от Сецуко и детей, и для этого нужно было их внимание.
Двойные двери распахнулись. Дерево упало на пол, Мисаки оказалась лицом к лицу с четверыми в желтой форме — не совсем лицом к лицу. Ее тело было чуть повернуто, чтобы скрыть меч на бедре, придавая ей облик хрупкой домохозяйки. Это прикрытие в чем-то было даже лучше тени.
МАМОРУ