Меч Кайгена

Она выдохнула, тело мужчины рухнуло на пол. Он дернулся и застыл, кровь лилась из его шеи и глаза на цветы на заколке Мисаки. Как вся работа Котецу Тамами, украшение было шедевром, нежная композиция из жемчуга и розовых лакированных цветов. Кровь текла между лепестками, подчеркивая красоту деталей, через миг красное поглотило их.

Волосы Мисаки вырвались из плотного пучка, упали на ее шею, и она поняла, как вспотела. В Ливингстоне семь врагов были для нее разминкой. Теперь она дышала так, словно оббежала город.

Пытаясь игнорировать жжение в мышцах, растущее покалывание в боку, она пробралась среди трупов к Сираденье. Она настороженно смотрела на сломанные двери, стряхивая кровь с меча, но новые солдаты не появились. Она прижала Сираденью к левым костяшкам, чтобы вернуть оружие в ножны, когда воздух пошевелил ее распущенные волосы. Она замерла. Фонья. Сильная фонья. Она вернула обе руки на рукоять меча, пара фигур в форме появилась на пороге.

— О, сюро, — сердце Мисаки сжалось.

Эти солдаты были в черном.

МАМОРУ

Мамору еще никогда так быстро не бегал. Он не успел выбрать самый простой путь по камням в снегу, так что поступил как отец, создавал себе ступени изо льда, пока бежал. Спеша попасть в деревню кузнецов, он чуть не споткнулся об тело, лежащее на пути.

Катакури Хакузора. Мертвый в снегу.

На пути в старую деревню лучник, видимо, услышал крики или увидел дым, сделал петлю, чтобы помочь кузнецам. Лук лежал рядом с ним, разбитый, глаза чуть щурились, застыв, словно он целился, когда умер.

Не было времени замирать и горевать. Мамору уже сделал так с телом Юкино-сэнсея. Скорее всего, тогда фоньяки пробились в деревню нуму — пока Мамору сидел на коленях и рыдал, как ребенок. Упав на колено, Мамору взял Катакури за руку, опустил его ладонь на лук, где ей было место.

— Ньяма твоей душе, сэнпай, — шепнул он, вскочил и побежал.

Он приближался к деревне нуму, Мамору ощутил во второй раз за день, что его кожа могла оторваться — но в этот раз не от ветра, а от жара. Он привык к далекому теплу печей, как жар рос, пока он приближался к деревушке, но волны воздуха, сухого от огня, ударили по нему и были жарче, чем должны быть.

Он перепрыгнул последний холм, врезался в стену жара, такого сильного, что это могло отбросить его в склон. Он знал по огромным столбам дыма, что что-то горело, но ничто не готовило его к пожару перед ним. Он застыл на миг, глядя в ужасе, а дым лишал его дыхания, жар забирал влагу из его кожи.

— Огонь — как зверь, — всегда говорил ему Котецу Кама. — Если его кормить, заботиться о нем, он не укусит тебя.

Первые несколько раз, когда мастер-кузнец давал ему развести огонь, Мамору случайно тушил его, когда его джийя реагировала на жар.

— Тише, коро, — рявкнул Котецу, шлепнув щипцами по его ладони. — Это не бой, ясно?

— Да, Кама, — Мамору потер костяшки, убрал влагу из хвороста, который облил, взял кремень, чтобы начать заново. Но каждый раз, когда появлялся огонь, джийя Мамору сама поднималась — как вода, стремящаяся заполнить место камня, когда он падал в пруд.

— Чего ты боишься? — спросил Котецу, когда Мамору не справился в четвертый раз.

— Я не… — Мамору пытался возразить. Коро не признавался в страхе, но он замолк от понимающего взгляда наставника. — Просто… разве Ад не из огня?

— Не только огня. В Аду есть и кипящие моря, — отметил Котецу.

— О, — Мамору не подумал об этом. — Я не…

— Ты не понимаешь порядок мира. Ад — огонь без успокаивающего влияния Наги и Нами. Огонь без силы богов, уравновешивающей его. А что такое наша джийя?

— Сила богов, — сказал Мамору.

— Я знаю, вы, коро, показываете отношения между противоположностями как конфликт, — сказал Котецу, вытаскивая из углей сияющий кусочек раскаленного металла. — Огонь против воды, свет против тьмы, день против ночи, но тот, кто надеется создавать, должен понимать, что противоположности уравновешивают и дополняют друг друга. Потому после прилива с луной приходит жаркое солнце, день — за ночью, а мужчины женятся на женщинах. Я верю, что потому две великие империи — Ямма, построенная на силе огня, и наша Кайген, построенная на силе воды. Они существуют в этом мире не для того, чтобы уничтожать друг друга, а чтобы создать равновесие между джийя и тайя.

Он брызнул на раскаленный металл водой.

— В этом равновесии создание, — пар зашипел на металле, рассеялся, и стало видно сплетенных змей, которые позже стали гардой меча Мамору. — Как воину, изучающему искусство нуму, тебе важно это понять.

— А фонья? — спросил Мамору, глядя на змей, которые были из разных металлов, но сплетенных плотно вместе. — Фины говорят, что фоньяки родились из океана, как наши предки. Они тоже были рождены от богов.

Котецу издал задумчивый звук.

— Думаю, фоньяки… какой бы ни была их сила, такого типа не должно быть. Не на Дюне.

— Не понимаю.

— Из того, что я знаю о ветре — что он делает с огнем, океанами и империями — я бы сказал, что фонья — сила хаоса. Любой с силой ветра, понимает он или нет, является демоном.