Меч князя Вячки

– Ну что же вы? – с улыбкой поторапливал детей Климята. – Не догадались еще? Это же так просто. Город между небом и землей – это ковчег, на котором Ной спасался во время потопа. Немой посол – голубь, которого выпустили узнать, не показалась ли земля. А грамота неписаная – это ветка оливкового дерева, которую голубь несет в клюве, чтобы дать знать, что земля уже близка.

Дети с облегчением и радостью вздохнули. Будто все они разом увидели голубя, белого, с сильными крыльями, что летит над разбушевавшейся черной пучиной, крепко сжимая в клюве зеленую веточку. Вот-вот ослабеет голубь и упадет веточка в морскую бездну.

– Начнем с азбуки, дети, – посерьезнел Климята. – Голубь в загадке несет неписаную грамоту, ветку. Почему?

– Потому что он писать не умеет, – робко сказала боярская дочка Агриппина.

– Правильно, Агриппина, – обрадовался Климята. – А вы будете учиться, чтоб писаные грамоты составлять, чтоб ваши мысли люди за сотни поприщ от вас могли понять в тот самый миг, как прочитают вашу грамоту.

Дети охотно взялись за учебу. Дьяк Анфим принес тонкие трубки бересты, которую по указке Климяты заготавливали в роще, раскинувшейся неподалеку от Кукейноса. Вскоре железные писала заскрипели по мягкой бересте, первые буквы, как смешные неуклюжие зверята, побежали по белому полю.

Добронега, живущая каждодневными заботами своего большого хозяйства, не забывала об учебе Софьи. Проверяла исписанные ею бересты, следила, чтобы железное писало всегда было в маленьком кожаном мешочке, специально сшитом для этого.

Падчерица расценила внимание мачехи к своей учебе по-своему. Ей казалось, что Добронега так строго следит за ней потому, что не любит неродную дочь. Челядницы (Добронега так и не дозналась – кто) нашептали Софье, что у княгини скоро будет ребенок, мальчик, а ее, нелюбимую Софью, отправят в Полоцк, в Спасский монастырь.

«Чем же привлечь ее к себе?» – думала Добронега.

Однажды, приведя Софью на хоры к Климяте, княгиня заметила, что маленькая княжна и смерд Мирошка дружат. Когда у Софьи упала на пол дощечка для письма, Мирошка поднял дощечку, сдул с нее пыль и подал Софье. Потом помог развернуть и разгладить бересту. Софья засмеялась, и вместе с ней засмеялся мальчик.

– Крапивное семя, – задохнулась от гнева Добронега. – Как смеет этот грязный смерд приближаться к княжеской дочери? Вот к чему приводит школа – дети бегают гурьбой, как котята, сразу и не поймешь, где боярин, а где холоп». Первым желанием княгини было схватить Мирошку за ухо да постучать лбом о стенку, чтоб наперед знал свое место.

Однако, поостынув, Добронега подумала, что если эта дружба нравится Софье, пусть она продолжается. Может, потеплеет падчерица душой и хоть частичку этого тепла передаст ей, Добронеге. Будет веселой Софья – повеселеет и Вячка. А это главное для Добронеги. Смерду же всегда можно будет напомнить, кто он такой, из какого навоза вышел. Ничего, пригладится, причешется, отряхнет с ушей солому и со временем неплохим слугой будет для той же Софьи.

– Ты можешь привести его в терем, – разрешила Добронега падчерице. Вспыхнули радостью, засветились глаза девочки. Может, впервые за все последнее время она глянула на княгиню без хмурой подозрительности.

Несколько раз приходил Мирошка в Софьину светлицу. Сначала очень боялся, стоял как вкопанный, шагу боялся ступить по гладким блестящим половицам. Маленькая княжна весело смеялась.

– Ну что ты боишься? Беги за мной! Под присмотром кормилицы Тодоры дети начинали бегать, играть в прятки или разглядывали старые желтые пергаменты и даже пробовали читать их. Потом Софью вели обедать, а Мирошка шел к переписчику Климяте, вместе с которым он жил в его каморке. Климята варил в глиняном горшке горох с мясом. Они брали деревянные ложки и начинали обедать.

– Ешь, Мирошка, – заставлял мальчика Климята. – Тебе надо сил набираться, расти быстрей. Когда я умру, ты Полоцкую летопись дописывать будешь.

В тихие летние ночи, когда небо на всю необъятную ширь было засеяно золотыми зернами звезд, Климята с Мирошкой взбирались на колокольню кукейносской церкви. Затихал город, замолкали людские голоса, лишь изредка перекликались вои, стоявшие на заборолах, и постепенно глубокий сон, словно теплый мягкий воск, склеивал веки. Только небо оставалось бессонным, живым.

– Гляди, Мирошка, – переходя на шепот, говорил Климята, – гляди, сколько звезд горит над нами. Знать бы, что там, наверху, делается. Помру, а не узнаю. Жаль… Страшно мне. Порой чудится, что чей-то глаз глядит с небес прямо в душу, и не спрятаться от него ни за какими стенами.

Он ненадолго умолкал, потом шепот раздавался дальше:

– Кто зажег этот вечный огонь? В пергаменте эфесца Гераклита Темного написано: «Этот космос, один и тот же для всего сущего, не создал никто ни из богов, ни из людей, но он всегда был, есть и будет вечно живым огнем, то загорающимся, то потухающим».

Климята крестился, и Мирошка видел страдание на его лице. Так не похож был ночной переписчик пергаментов на того веселого, улыбчивого, уверенного Климяту, который утром учил детей в школе.