Меч князя Вячки

- Как же ты за городскую стену вырвешься? - спрашивал Вячка.- Крыльев же у тебя нет, стену не перелетишь.

- Думать надо, князь... Думать...- мрачнел Прусс. Однажды он спросил князя:

- Ты, князь, не собираешься менять православную веру на римскую?

- Нет,- твердо ответил Вячка.

- Тогда тевтоны не отдадут тебе дочь. Никогда. Понимаешь меня? Не дочь твою они надумались украсть, а душу твою.

Князь Вячка молчал. Казалось, все чувства, все страсти умерли в его сердце. Те, кто видел князя вблизи и издалека, так и думали. Но если бы их взгляды могли проникнуть в самую сокровенную глубину этого сердца, открылось бы, что сердце князя не мертвое, не пустое. В нем кипела, полнила его до краев ненависть.

Вячка словно окаменел за эти дни, а Прусс все больше возбуждался, стучал кулаками о стены темницы, громко кричал. Он был из тех людей, у которых часто и резко меняется настроение. Однажды за буйство, за крики латники Альберта долго били его древками копий. Но как только они вышли, Прусс весело рассмеялся.

- Ну и человек ты,- удивился Вячка.- Терпеливый, как кремень. Неужели не больно?

- Открою тебе свою тайну, князь,- понизил голос Прусс.- Я не знаю, что такое боль, не чувствую ее. С самого детства не чувствую. Случалось, так стукнусь пальцем о камень или о корягу какую-нибудь - другой клубком крутился бы на земле от боли. А я бегу дальше смеясь. Не дал бог моему телу боль. Не знаю я, что это такое. Великую милость оказал мне всевышний.

Вячка ничего не сказал, но подумал: "Это тебя и погубит, Прусс. И тело человеческое, и душа должны чувствовать боль. Без боли нет жизни".

А через два дня Прусс пошел в город, схватил камень, которыми пленные укрепляли подножье стены, ударом в висок убил латника, попытался убить рыцаря Макса, чтобы завладеть его конем и вырваться за городские ворота. Ворота как раз были распахнуты - в Ригу въезжал купеческий обоз. Однако рыцарь Макс не растерялся - ударом железного башмака сломал Пруссу нос, соскочил с коня, повалил Прусса на землю, крепко связал ему руки веревкой и пригнал на епископское подворье.

Били Прусса без пощады, кровь брызгала во все стороны. Вячка думал, что Альберт прикажет повесить или четвертовать пленного. Но епископ решил сохранить Пруссу жизнь и даже отпустить на родину, выколов глаза.

- Ветер приведет тебя в Пруссию,- сказал он несчастному пленнику,- а глаза ты оставишь в Риге. Иди к соплеменникам. Пусть дрожат они от страха в своих лесах и болотах. Пусть увидят, какими безжалостными мы бываем к врагам. В последний раз взгляни на солнце, простись с ним навсегда.

Прусс вздрогнул, поднял к небу большие синие глаза, потом заметил Вячку, крикнул ему:

- Прощай, кукейносский князь! Никогда больше не увижу тебя!

- Ты обо мне услышишь, Прусс,- тихо ответил Вячка, но и до Прусса, и до тевтонов долетели эти слова князя.

Он долго не мог уснуть в ту ночь, лежал в темноте, вспоминал Прусса. Погорячился Прусс. Договаривались же вместе бежать из плена, но увидел раскрытые городские ворота и не выдержал... Правду говорят: "На горячих лошадях глину месят".

Надо выжидать... Надо терпеть... Надо, чтобы тевтоны поверили, что он, князь Вячка, изменился, стал мягкой луговой травой, которую топчут их кони. "Дай мне терпение, святая София",- молил Вячка, вглядываясь в суровый ночной мрак.

Мальчонкой он боялся ночной тьмы, но отец и мать не разрешали зажигать в опочивальне свечку. И он искал в поле, на лугу прозрачные белые камешки, клал их на солнце. Лежа на солнце целый день, они вбирали в себя солнечные лучи. А ночью мальчику казалось, что камни светятся, и он засыпал, спокойный и счастливый.

Ночь плыла над Ригой. Не спал князь Вячка, думал о своей судьбе, о своей дочери, о родной земле. Наконец задремал под утро и сразу же проснулся - почудилось ему, что далеко-далеко отсюда, от этой ненавистной темницы, в светлых полоцких лесах радостно и призывно кричит оборотень.

Епископ Альберт был доволен - еще одно усилие, и лютый враг рижской церкви превратится в послушную овцу, которая будет щипать травку под присмотром святых пастырей. А там можно будет вручить ему ленные стяги, двери на Двину распахнутся, и ветер над ней начнет дуть только с запада на восток - в одном направлении.

- Ты мудр, сын мой,- сказал он Генриху.- Ты умеешь подбирать ключи к сердцам людей.

- Стараюсь для нашей церкви, монсиньор,- скромно опустил глаза Генрих.