Меч ликтора

Он вытянул вперед руку, и я увидел, что его пальцы сжимают — с осторожностью, словно он боялся выронить, — кружочек жесткой бумаги, не больше хризоса, с тиснеными золотом и изукрашенными виньетками письменами; я слышал о таких из рассказов Теклы (ее образ всплыл в моей памяти, стоило мне прикоснуться к кружку), но видеть их мне не приходилось.

— Благодарю тебя, архон. Сегодня вечером, ты сказал? Я постараюсь найти подобающие случаю одежды.

— Приходи как есть. Я устраиваю бал-маскарад; твоя одежда послужит тебе костюмом. — Он поднялся и расправил плечи с видом человека, исполнившего утомительную и неприятную обязанность. — Минуту назад мы обсуждали некоторые, не столь трудоемкие, приемы исполнения твоей работы. Было бы весьма уместно, если бы ты захватил с собой необходимые приспособления.

Я все понял. Кроме рук, мне не понадобится ничего — так я ему и сказал; затем, чувствуя, что уже успел нарушить долг хозяина дома, пригласил его отобедать.

— Не утруждай себя, — сказал он. — Если бы ты знал, сколько я вынужден есть и пить, чтобы только соблюсти приличия, ты бы понял, сколь драгоценно для меня общество человека, чьи гостеприимные предложения ни к чему меня не обязывают. Надеюсь, твое братство не пытает людей пищей вместо пытки голодом?

— Это называется насильственным кормлением, архон.

— Когда-нибудь непременно расскажешь. Я уже понял, что успехи гильдии намного опережают мое воображение. По древности твой род занятий, полагаю, уступает лишь охоте. Однако мне пора. Итак, вечером мы тебя увидим?

— Уже вечереет, архон.

— В таком случае приходи к окончанию следующей стражи. Он вышел. Лишь когда за ним закрылась дверь, я ощутил легкий аромат мускуса, которым была пропитана его одежда.

Я повертел в руках бумажный кружок; на обороте были изображены маски — скопление обманчивых личин, — среди которых я узнал рот с торчащими из него клыками, ужаснувший меня в саду Автарха, когда какогены показали свои истинные «лица», а также морду обезьяночеловека из заброшенной шахты на окраине Сальтуса.

Скитания по городским улицам и работа (я встал рано и успел переделать многое из намеченного на день) сильно утомили меня; поэтому, прежде чем уйти, я скинул одежду и вымылся, поел холодного мяса и фруктов и выпил пряного чая, какой готовят здесь, на севере. Стоит какой-нибудь неприятности глубоко взволновать меня, она живет в моем сознании независимо от того, помню я о ней или нет. Так и теперь: мысль о Доркас, оставшейся в тесной, с низким потолком комнатушке на постоялом дворе, и воспоминание об умирающей на охапке соломы девушке занимали меня настолько, что я почти ничего не видел и не слышал. Думаю, именно по этой причине я и не заметил начальника караула и не осознавал, пока он не вошел, что сижу у камина и ломаю в пальцах щепки для растопки. Он осведомился, не собираюсь ли я снова уходить, и, поскольку он нес ответственность за все работы в Винкуле в мое отсутствие, я сообщил ему, что должен выйти, но не знаю, когда вернусь. Потом поблагодарил его за плащ и сказал, что он может забрать его, поскольку мне плащ больше не нужен.

— Он всегда в твоем распоряжении, ликтор. Но меня заботит другое. Я бы посоветовал, когда ты в следующий раз соберешься в город, взять с собой пару наших стражников.

— Благодарю. Но в городе достаточно полиции, и мне ничто не угрожает.

Начальник караула откашлялся.

— Дело в престиже Винкулы, ликтор. Ты наш начальник, и при тебе должна быть свита.

Я видел, что он лжет; но я видел также, что эта ложь — для моего же блага, поэтому ответил:

— Я подумаю, тем более что, насколько мне известно, у тебя всегда найдется пара надежных людей. Он тут же просиял.

— Однако при них не должно быть оружия. Я направляюсь в палаты архона и не хочу оскорбить его, явившись в сопровождении охраны.

Он что-то забормотал, и я с напускной яростью швырнул на пол щепку так, что она разлетелась на кусочки.

— Что ты себе позволяешь? Если, по-твоему, я в опасности, изволь объясниться внятно.

— Ничего особенного, ликтор. Лично тебе ничего не угрожает. Только…

— Только — что?

Я знал, что теперь он все скажет, поэтому подошел к буфету и налил два бокала виноградной наливки.

— В городе совершено несколько убийств. Три — сегодняшней ночью и два — вчерашней. Спасибо, ликтор. Твое здоровье.

— Твое. Но ведь убийства — обычная вещь, не правда ли? Эклектики всегда резали друг друга.

— Тех людей сожгли, ликтор. Я почти ничего об этом не знаю, и, кажется, не знает никто. Возможно, тебе известно больше.

Лицо начальника караула было непроницаемым, будто камень, однако я заметил, как он метнул взгляд к нерастопленному камину и, увидев груду изломанных щепок (грубых и жестких, но я, пока он не вошел, совершенно не чувствовал этого, как и Абдиес долго не сознавал, что размышляет о собственной смерти, когда я наблюдал за ним из дверей), решил, что архон сообщил мне какую-то страшную тайну, хотя я всего лишь предавался воспоминаниям об отчаянии Доркас, которое смешалось в моей памяти со страданиями умирающей нищенки.