Меч Ронина

Сенкевич вылез из бочки, девушки накинули на него просторный халат и аккуратно промокнули тело. Затем халат сняли, слуга внес чистую одежду. Умытый и принаряженный Сенкевич вошел в комнату для трапезы. Здесь, так же как во всех помещениях дома, было непривычно пусто для русского взгляда. Одну из стен полностью занимало окно, от пола до потолка. У другой – стойка для мечей. Вместо двери – бумажная раздвижная ширма. Никакой мебели, пол застелен циновками. Четверть комнаты занимало возвышение типа подиума. Стена за ним затянута красивым шелковым экраном с вышивкой – золотистые драконы, резвящиеся в лазурно-синем море.

Сенкевич поднялся на подиум. Слуги внесли низкий столик и принялись уставлять его блюдами. Рисовые шарики, похожие на привычные суши, только без рыбы сверху, вареные яйца, жареный палтус, маринованные овощи. К ним – сакэ. Слуга, опустившись на колени, наливал его из кувшинчика в крошечную чашечку.

Насытившись, Сенкевич огляделся: покурить бы… Старая привычка никак не отпускала.

– Господину угодно трубку? – льстиво спросил слуга.

Трубка! Господи, здесь же есть табак! Это наполнило Сенкевича незамутненным счастьем.

Курение тоже оказалось целым ритуалом: он прошел в небольшой садик возле веранды, где под деревьями стояли маленькие скамейки, журчал обложенный камнями ручеек, покачивались весенние цветы. Слуга принес туда длинную, уже раскуренную трубку, почтительно подал. Сделав первую затяжку, Сенкевич блаженно откинулся на спинку скамьи и, прикрыв глаза, медленно выдохнул облако дыма. Табак оказался ароматным, с нежным сладковатым привкусом вишни.

Насладившись курением, он подумал, что теперь, действительно, недурно бы поразвлечься. Крепкое самурайское тело потребовало любви. Здесь было принято предугадывать желания хозяина.

– Господину будет угодно пить чай на женской половине? – скорчившись в поклоне, спросил слуга.

– Да, – отрывисто бросил Сенкевич.

Он уже понял: здесь все делается не просто так, с церемониями, сложными ритуалами и тщательной подготовкой. Войдя на женскую половину, отключил память Тосицунэ во всем, что касалось любовных утех, решив: пусть секс будет сюрпризом. В своей обычной жизни он не был охотником до азиаток – так, попробовал пару раз, но не нашел ничего особенного. Другое дело – японская наложница семнадцатого века. Наверняка обладает какими-нибудь уникальными умениями.

Слуги внесли чай – зеленый, ароматный, зажгли висевшие вдоль стен, обтянутые шелком фонари и удалились. Бумажная перегородка тихо отъехала в сторону, в комнату гуськом, опустив головы, вошли четыре женщины, выстроились в ряд, опустились на колени. «Да что за нация такая ползучая?» – расстроился Сенкевич. Он терпеть не мог низкопоклонства и унижения.

Первая дама была немолода, насколько он мог судить – хотя с этими азиатками черт поймет, все одинаковые. Скорее всего, она играла при младших роль наставницы. Поэтому Сенкевич стал рассматривать остальных трех. Тут же с грустью вынужден был признать: наложницы не грешат избытком привлекательности. Как выглядят их лица, спрятанные под толстым слоем белил, понять было трудно. А вот с фигурами, по мнению русского мужика, дело обстояло совсем уж печально: шелк кимоно не топорщился ни спереди, ни сзади. Абсолютно ровные, без всяких соблазнительных выпуклостей и изгибов, тела скорее могли принадлежать недокормленным юношам-подросткам, чем зрелым женщинам. Сенкевич скользил тоскливым взглядом по субтильным девицам. Выбрал одну, у которой под кимоно угадывался хоть слабый намек на грудь. Кивнул, указывая на нее. Старшая склонилась еще ниже. Потом дамы покинули комнату тем же порядком, что и вошли.

Сенкевич опустился на кровать, устроенную на подиуме в центре комнаты. Матрац был тонким и довольно жестким, подушки сделаны в виде валиков, правда, одеяло выглядело привычно. В ожидании наложницы он разглядывал устройство спальни. Здесь тоже практически не было мебели, только с одной стороны возвышения стоял столик с полотняными салфетками, кувшином воды и шкатулками. С другой стороны, сантиметров на тридцать ниже подиума, была зачем-то постелена еще одна постель, на которой стояло странное приспособление, гладко отшлифованный чурбачок на четырех ножках. В середине была выпилена небольшая выемка. Сенкевич немного подумал, не желая обращаться к памяти Тосицунэ, потом махнул рукой, надеясь, что эта штука предназначена для каких-нибудь сексуальных изысков.

Наконец перегородка бесшумно отодвинулась, в комнату тихим призраком скользнула наложница в белоснежном кимоно. Присела возле входа, закрыла задвижку, скрючилась в поклоне.

– Сюда! – по-самурайски кратко приказал Сенкевич.

Девушка сняла сандалии, семеня, подошла ближе и устроилась на кровати, которая находилась ниже ложа Сенкевича. Теперь он наконец понял, для чего предназначалась крохотная скамейка: наложница улеглась на спину и подставила чурбачок под шею, таким образом, что сложная высокая прическа не касалась подушки.