Меч Владигора

— У тебя, князь, теперь появятся другие заботы, поскольку венеды, ставшие свидетелями непонятного им происшествия, наверняка разнесут слух о тебе по всем княжествам. Не откроется ли при этом тайна твоего подлинного имени? Не достигнут ли сведения о тебе ушей Климоги и других подручных Злыдня? Кроме того, Филимон вскоре должен будет вернуться в свой прежний облик. Наши чары не беспредельны, сынок… Возможно, это произойдет через несколько дней, и тогда исчезновение князя Владигора уже не утаишь от людей. Тебя начнут искать и друзья, и враги…

— Внимание, братья! Круг истончается. У нас не осталось сил на поддержание голубого луча. Белун, пора прерывать магическое общение.

— Я понял, Зарема, — ответил Белун. — Мы покидаем тебя, Владигор. Главное сделано: теперь ты сумеешь избавиться от защитного кокона и выйти к реальности Поднебесного мира. Ты стал гораздо сильнее, Страж Времени…

— Постой, Учитель! А как же Браслет, похищенный Патолусом? Где мне искать его?!

— Не волнуйся, он — твой, как и раньше, — едва различимо высветилось в ответ.

И уже совсем издалека к Владигору пробились какие-то путаные обрывки чародейских мыслей:

«Осторожнее в Мертвом городе…» — «Драконий глаз…» — «Избегай прямой дороги…» — «Южные горы…»

Владигор вновь остался один на один со своими мыслями и чувствами. Но в нем больше не было страха.

12. «Мы тебя не покинем!..»

Скрип тяжелых колес, беззлобные понукания возничего, легкая тряска на колдобинах, отдаленный вскрик испуганной птицы… Владигор воспринимал эти приметы реальной жизни сквозь плотную завесу болезненного дурмана, с трудом возвращаясь из небытия.

Он не знал, как долго находился в беспамятстве. Вероятно, не один день, поскольку ощущал себя совершенно беспомощным, неспособным от слабости шевельнуть рукой или хотя бы приподнять свинцовые веки. Но вновь обретенная возможность слышать и чувствовать окружающий мир вселяла в него уверенность в скором выздоровлении. Он понимал, что его тело борется сейчас с отравой, которой был щедро смазан клинок Азарга, и верил, что сумеет одолеть коварную болезнь. Нужно было только набраться терпения, а все остальное, как случалось уже не раз, сделают скрытые силы его молодого, крепкого и жаждущего жизни тела.

Какие-то новые звуки прорвались к нему. Через несколько мгновений он узнал их: конечно же, гусли старого Яреца! Вот и голос его послышался — негромкий, с хрипотцой, где-то совсем рядом.

Отпусти меня, любимая, за тридевять земель,
в царство тридесятое, где трехглавый змей.

Нынче все едино мне, где и как сгореть…
Отпусти, любимая, в поле встретить смерть.

Нынче время — черное. Нынче смерть — светла.
Прогорает вздорная душа моя дотла.

Ярецу ответил другой голос — женский, ласковый:

А твоя любимая — вышитый подол,
руки лебединые — накрывает стол.
Ах, как хорошо!..

— Отпусти, любимая, чтоб не сам ушел, —

продолжал настаивать гусляр, резко ударяя по струнам.

Чтобы за морями, за горами чтоб
вороги не зря мне сколачивали гроб, —
милая, любимая, отпусти на смерть.
Нынче все едино мне, где и как сгореть…

Песня была странной, не очень понятной и невыносимо печальной. Таких не слышал он в Синегорье. Ее смысл ускользал от Владигора, хотелось попросить гусляра: объясни, старик, зачем твой ратник ищет смерти?

Но вместо вопроса с губ Владигора сорвался едва различимый стон. Сразу умолкли струны. Он ощутил легкое прикосновение прохладной ладони ко лбу и, разрывая дурман, открыл глаза.