Меченосцы

Но все затихли, когда король, на лице которого пылал гнев, по литовскому обычаю несколько раз ударил в ладоши. Тогда поднялся старик Ясько Топор из Тенчина, каштелян краковский, маститый, степенный, возбуждавший страх высотой своего положения, и сказал:

— Благородный рыцарь из Лихтенштейна, если вас, как посла, встретило какое-нибудь оскорбление, скажите, и самая строгая справедливость тотчас будет удовлетворена.

— Ни в каком другом христианском государстве со мной этого не случалось, — отвечал Куно. — Вчера по дороге в Тынец напал на меня один ваш рыцарь, и хотя по кресту на плаще моем легко мог понять, кто я, он покусился на мою жизнь.

Збышко, услышав эти слова, побледнел и невольно взглянул на короля, лицо которого было страшно. Ясько из Тенчина удивился и сказал:

— Может ли это быть?

— Спросите пана из Тачева, который был свидетелем этого.

Все взоры обратились к Повале, который постоял с минуту, мрачно опустив веки, и наконец сказал:

— Это так…

Услыхав это, рыцари стали кричать: "Позор! Позор! Пусть земля разверзнется под таким человеком". И от стыда одни ударяли себя кулаками по грудям и коленам, другие скручивали пальцами цинковые блюда, стоявшие на столе, и не знали, куда смотреть.

— Почему же ты не убил его? — закричал король.

— Потому что голова его принадлежит суду, — отвечал Повала.

— Вы связали его? — спросил каштелян Топор из Тенчина.

— Нет, потому что он рыцарской честью поклялся явиться на суд.

— И не является, — насмешливо вскричал Куно, поднимая голову.

Вдруг за плечами меченосца молодой, грустный голос произнес:

— Не дай бог, чтобы я предпочел позор смерти. Это сделал я, Збышко из Богданца.

При этих словах рыцари подскочили к несчастному Збышке, но грозный знак короля удержал их. Поднявшись, с горящими глазами, задыхающимся от гнева голосом, подобным грохоту колес, катящихся по камням, король стал кричать:

— Отсечь ему голову. Отсечь ему голову. Пусть меченосец отошлет ее магистру в Мальборг.

Потом он крикнул стоявшему рядом князю литовскому, сыну смоленского наместника:

— Держи его, Ямонт.

Испуганный королевским гневом, Ямонт положил дрожащие руки на плечи Збышки, который, обратив к нему побледневшее лицо, произнес:

— Не убегу…

Но седобородый каштелян краковский, Топор из Тенчина, поднял руку в знак того, что хочет говорить, и когда все затихли, сказал:

— Милостивый король! Пусть комтур убедится, что не порыв твоего гнева, а наши законы карают смертью за покушение на особу посла. Иначе он еще с большим основанием мог бы предполагать, что в королевстве этом нет христианских законов. Я сам совершу суд над преступником.

Последние слова он произнес громким голосом и, очевидно, не допуская Даже мысли, что его голос может не быть услышан, кивнул головой Ямонту:

— Запереть его в башню. А вы, пан из Тачева, будете свидетелем.

— Я расскажу всю вину этого подростка. Ни один из нас, зрелых мужей, никогда бы не совершил ее, — отвечал Повала, мрачно глядя на Лихтенштейна.

— Он верно говорит, — тотчас же подхватили другие, — ведь это еще мальчик. За что же из-за него позорят нас всех?

Наступило молчание. Все с досадой смотрели на меченосца, а между тем Ямонт вел Збышку, чтобы отдать его в руки лучников, стоящих на дворе замка. В молодом своем сердце он чувствовал к узнику жалость, которую усиливала врожденная ненависть к немцам. Но как литвин, привыкший слепо исполнять волю великого князя и сам потрясенный королевским гневом, он по дороге стал шептать молодому рыцарю тоном дружеского совета:

— Знаешь, что я тебе скажу? Повесься. Лучше всего — сразу повесься. Король рассердился — и значит, тебе отрубят голову. Почему бы тебе не доставить ему удовольствие? Повесься, друг, у нас такой обычай.

Збышко, едва не лишаясь чувств от стыда и страха, сначала, казалось, не понимал слов молодого князя, но наконец понял их и даже остановился от изумления:

— Что ты толкуешь?

— Повесься. Зачем тебе нужно, чтобы тебя судили? А королю ты доставишь удовольствие, — повторил Ямонт.

— Повесься же сам, — воскликнул молодой рыцарь. — Как будто и окрестили тебя, а шкура осталась на тебе языческая, и ты даже того не понимаешь, что грех христианину делать такое дело.

Но князь пожал плечами:

— Да ведь не по доброй воле. Все равно тебе отрубят голову.

У Збышки мелькнула мысль, что за такие слова надо бы тотчас вызвать князька на бой, пеший или конный, на мечах или на топорах, но он подавил в себе это желание, вспомнив, что у него уже не хватит на это времени. Поэтому он грустно опустил голову и молча позволил отдать себя в руки предводителя дворцовых лучников.