И он с благодарностью взглянул в ее синие глаза, которые в этот миг подернулись как бы росой. Потом они стояли друг перед другом в молчании, потому что хотя она и подошла к нему, как добрая и опечаленная сестра, все же в блеске своей красоты и в богатой придворной одежде она показалась Збышке настолько непохожей на прежнюю Ягенку, что в первую минуту он не смел даже говорить ей ты, как бывало в Згожелицах и в Богданце. Она же думала, что после слов, которые сказала ему, ей больше сказать нечего.
И на лицах их отразилось смущение. Но в этот миг на дворе началось движение: король садился за ужин. Княгиня Анна Данута снова подошла к Збышке и сказала:
— Грустен будет для нас обоих этот пир, но все-таки ты служи мне, как служил раньше.
И молодому рыцарю пришлось отойти от Ягенки, а когда гости уселись, он стал позади княгини, чтобы менять ей блюда и наливать воды и вина. Прислуживая, он невольно время от времени взглядывал на Ягенку, которая, как придворная княгини плоцкой, сидела с ней рядом, и так же невольно вынужден был удивляться красоте девушки. Ягенка значительно выросла, но изменил ее не столько рост, сколько серьезность, степенность, которых до того не было в ней и следа. Прежде, когда в тулупчике и с листьями в распущенных волосах носилась она на коне по лесам, ее можно было принять за красавицу-крестьянку; теперь же с первого взгляда в ней видна была девушка знатного рода и высокой крови: такое спокойствие разливалось по ее лицу. Збышко заметил также, что исчезла ее прежняя веселость, но этому он удивлялся меньше, потому что знал о смерти Зыха. Зато больше всего удивляло его какое-то достоинство ее, и сначала ему казалось, что этому причина — ее одежда. И он поочередно смотрел то на золотую повязку, которая обхватывала ее белоснежный лоб и черные волосы, двумя косами спадавшие на плечи, то на голубое, обтянутое, обрамленное пурпурной полосой платье, под которым явственно вырисовывалась ее стройная фигура, и говорил себе: "В самом деле, настоящая княжна". Но потом он понял, что не только платье производит в ней перемену, и что если бы даже она надела теперь простой кожух, то и тогда он не мог бы уже так просто с ней обращаться и быть таким смелым с ней, как был прежде.
Потом он заметил, что разные молодые и даже пожилые рыцари смотрят на нее пристально и жадно, а однажды, меняя перед княгиней блюдо, увидел, с каким восторгом смотрит на Ягенку де Лорш. И при виде этого Збышко почувствовал гнев против него. Не избежал фландрский рыцарь и внимания княгини Анны Дануты, которая, узнав его, вдруг сказала:
— Аде Лорш, наверно, опять в кого-нибудь влюблен: так весь и сияет. Потом она слегка наклонилась над столом и, посмотрев в сторону Ягенки, сказала:
— Правда, что перед этим факелом меркнут все свечи.
Збышку влекло к Ягенке, потому что она казалась ему любящей и любимой сестрой, и он чувствовал, что ему не найти никого, кто бы лучше сочувствовал его горю; но в этот вечер он больше не мог поговорить с ней, во-первых, потому, что занят был службой, а во-вторых, потому, что во все время пира гусляры пели песни или же трубы гремели так громко, что даже сидящие рядом еле могли расслышать друг друга. Кроме того, обе княгини, а с ними все прочие женщины встали из-за стола раньше, чем король, князья и рыцари, имевшие обыкновение до поздней ночи тешиться за бокалами. Ягенке, несшей подушку, на которой сидела княгиня, никак нельзя было задержаться, и она тоже ушла, только улыбнувшись на прощанье Збышке и кивнув ему головой.
Только уже под утро молодой рыцарь, де Лорш и два их оруженосца возвращались на постоялый двор. Некоторое время они шли погруженные в раздумье, но когда уже были недалеко от дома, де Лорш стал что-то говорить своему оруженосцу, помору, хорошо говорившему по-польски. Тот обратился к Збышке:
— Господин мой хочет кое о чем спросить вашу милость.
— Хорошо, — отвечал Збышко.
Те еще немного поговорили между собой, а потом помор, слегка улыбаясь в усы, сказал:
— Господин мой хотел бы спросить: наверное ли панна, с которой вы разговаривали перед ужином, обыкновенная смертная? Или, быть может, это ангел или святая?
— Скажи твоему господину, — не без досады отвечал Збышко, — что когда-то он уже спрашивал у меня совершенно то же самое и что мне даже странно это слушать. Еще бы: в Спыхове он мне говорил, что собирается ко двору князя Витольда ради красоты литвинок, потом по той же причине хотел ехать в Плоцк, в Плоцке сегодня хотел вызвать Повалу из Тачева во имя Агнесы из Длуголяса, а теперь метит еще в одну. Неужели таково его постоянство и такова рыцарская верность?
Рыцарь де Лорш выслушал этот ответ из уст своего помора, глубоко вздохнул, посмотрел с минуту в бледнеющее ночное небо и так ответил на упреки Збышки:
— Ты прав. Ни постоянства, ни верности. Я человек грешный и недостоин носить рыцарские шпоры. Что касается панны Агнесы из Длуголяса, правда, я клялся, и бог даст, сдержу клятву, но заметь, как я тебя растрогаю, когда расскажу, как ужасно поступила она со мной в Черском замке.