Меченые Проклятием

– Так и думал, что это ты, благородная госпожа! – Он заквохтал, будто пьяный кочет. – Некие пророчествовали, а? Еще как!

– Кто пророчествовал? – Она протерла глаза.

– Так разве же они скажут, а? – Старый дурень ухватил поводья с хриплым чесночным смешком. – Нет уж! Да никогда!

Она отвязала сумку от седла, ничего не ответив.

– Удачно съездила, благородная госпожа? Да нет. Вижу, ты устала. Ну, так ждут ли в доме горячая вода и горячий ужин заботами Чинг-саджа, а? Ждут, ждут!

– Дай мне фонарь! – потребовала Лабранца и взяла его, стараясь держать подальше от дуры лошади, которая уже косила глазами и топала копытами. – Скорми ей торбу камней, может, тогда пробежка у нее станет ровнее!

Она повернулась и зашагала прочь, а квохтающий смешок Ностора все еще пачкал безмолвие ночи. Ноги и задница у нее мучительно ныли от долгих дней в седле.

Он молол вздор. Если Чинг Чилит действительно приготовил ее дом к ее приезду, то не шуулграт ли предупредил его, что она вернется сегодня ночью? Шуулграты редко сообщали предсведения, даже такие незначащие, как это. Зачем им? В надежде на будущую благодарность? Нет – ведь любое вознаграждение будет нарушением хода событий. И не настолько она любима, чтобы ради нее пойти на подобный риск. А уж ради Чинга и подавно. Практически все в Рарагаше его не переносили.

Значит, его известили дозорные на перевале. Она приказала им не подавать сигнала о ее приезде и увидела бы флаги, если бы они ослушались. Но Чинг мог подкупить кого-нибудь, чтобы его тайно предупредили. Она ведь останавливалась в пути, чтобы узнать новости из обычно надежных источников, так что гонец мог ее опередить. Чинг отличался неимоверной хитрой пронырливостью, что и делало его таким полезным. Обычно надежные источники сообщили о некоторых его затеях в ее отсутствие.

Наиболее интересной новостью было, что сам Чинг еще жив и свободен. Лабранца взвешивала кроющиеся за этим возможности, шагая по дорожке, наступая на землю в луже света от фонаря, окаймленной по сторонам движущимися полосками растений – в стенах черноты возникали и исчезали зеленые ветки. Она нашла бы дорогу и с завязанными глазами, но с фонарем идти было легче. Воздух густо пропитали запахи деревьев – такой знакомый воздух Рарагаша! Хорошо вернуться домой!

Чинг жив. Скорее всего это означает, что он не сумел выполнить поручения, которое она дала ему перед отъездом, или же даже и не попытался его выполнить. Собственно, этого она и ждала. И была бы очень удивлена, если бы он и преуспел, и остался жив.

Из рощи она вышла на широкую лужайку, окружавшую ее дом. В лунных лучах трава казалась серым ковром. Из-под стропил пробивался свет, серебристые струйки дыма завивались вверх.

Лабранца откинула утяжеленный грузилами кожаный занавес и заглянула внутрь, прежде чем войти и опустить его. Встав на цыпочки, она поглядела через бамбуковую бумажную ширму сразу за входом. Надо было убедиться, что никто и ничто не ждет там в засаде. Большинство огоулгратов быстро привыкали к осторожности. Те, кто не привыкал, умирали. Как-то вечером, два года назад, она обнаружила под кроватью дикого вепря. О том, что в Рарагаше когда-либо водились вепри, никаких сведений не имелось.

Помещение было полно дыма, от которого щипало глаза, – как обычно для зарданских домов. В такую теплую ночь незачем разводить огонь в доме, но большое медное ведро на очаге испускало соблазнительный пар. Над сверкающими подсвечниками весело приплясывали огоньки. Три тяжелые серебряные крышки на столе сулили готовый ужин, а в глиняном охладителе покоилась многообещающая на вид бутылка. Чудесно! Она бросила вонючую седельную сумку у входа и направилась к очагу, уже снимая одежду. Осторожно опустила палец в воду. Слишком горячая вода всегда риск, но это была в самый раз. Чудесно!

Приятно вернуться домой. Смывая губкой дорожную грязь с кожи, она прикидывала, не ее ли собственное огоулгратское воздействие понудило Чинга приготовить ей такой прием. Возможно, он поддался порыву? Нет. Огонь он разжег час назад, если не раньше, а тогда она находилась еще слишком далеко для воздействия.

Она оглядела свое жилище с любовью, к которой примешивалось отвращение. Изящная имперская мебель стояла на пушистых коврах. Стены прятались за шелковыми драпировками, ветхими, выцветшими и такими старинными, что, наверное, не имели цены даже в последние дни Империи. Теперь они были невозместимы – и скорее всего единственными во всей Куолии. Она пересчитала фарфоровые безделушки, статуи, хрустальные вазы – во всех вазах стояли недавно срезанные цветы, – в букеты их, несомненно, подобрала уверенная рука Чинга. Ничто не пропало, ничего не перенеслось куда-то еще за время ее отсутствия. Лабранца Ламит любила роскошь и дорогие вещи. Все это она позаимствовала из Дворца Академии.