Мечеть Василия Блаженного

Вот ее приблизительная жатва: 28 епископов, 1219 священников, 6 тыс. профессоров и учителей, 9 тыс. врачей, 54 тыс. офицеров, 260 тыс. солдат, 70 тыс. полицейских, 12 950 помещиков, 355 250 интеллигентов прочих профессий, 193 290 рабочих, 815 тыс. крестьян (В целом около 1.7 миллиона человек). Цифры эти, безусловно, занижены. Многочисленные расстрелы «на месте» никто не учитывал. Мало писали газеты и о расстрелах участников крестьянских восстаний. В «Окаянных днях» Иван Бунин пишет о странном нравственно-психологическом эффекте статистики: смерть нескольких человек наш разум воспринимает как трагедию, смерть сотен и тысяч — не может воспринять и превращает в скучную абстракцию. И все же в эти цифры необходимо вдумываться и вдумываться сегодня, когда недавний (накануне 90-летия расстрела Романовых) призыв РПЦ довершить осуждение коммунизма встретил столько протестов в нашем нравственно дезориентированном обществе. Чем только не были мотивированы эти протесты! Говорилось, что коммунизм и без того «оборачивают против России», следовательно, коммунистическую эпоху в нашей истории нужно оставить как есть. Но приблизительные эти цифры твердят как раз о том, что первой жертвой коммунизма были прежде всего мы, русский народ, что мы, как всегда, понесли крест за других, что мы тонули в крови и теряли лучших детей… Недоосуждение коммунизма наносит нравственный вред всей стране, ее подрастающему поколению. Во внешней же жизни оно толкает нас в тупик изоляционизма.

Мы докатились до предела,
Голгофы тень побеждена,
Безумье миром овладело,
О, как смеется сатана!

Так писал в окаянные дни прекрасный русский юноша, князь-новомученик Владимир Палей. Сатана все еще смеется.

Кто виноват? (Историческая вина как категория политического диалога)

Давненько меня занимает этот вопрос. В сверхгуманном современном обществе, до полусмерти озабоченном правами человека, почему-то легко и безо всякого смущения поднимается тема, которую весьма трудно назвать человеколюбивой. Это тема исторической вины. Отнюдь не являясь гуманистом, автор этих строк, тем не менее, считает чрезмерным, когда ныне живущему человеку выставляется нравственная ответственность за злодеяния даже не собственного его прапрадедушки, а всего лишь каких-то единоязычных прапрадедушкиных современников. И хорошо, когда хоть эти злодеяния вообще имели быть. В разгар варварских бомбежек Сербии западноевропейцы с американцами договаривались аж до купной вины сербского народа, причем вины неискупаемой, т. е. переходящей из современной в историческую. Нашим читателям не нужно напоминать, что Сербия была не виновником, а жертвой. Западноевропейский же читатель западноевропейских газет вместить в голову эту простую мысль покуда не готов.

Больше всего спекуляций звучит, конечно, в наш исторический адрес. Неадекватность соседей в оценках общего прошлого становится настоящей и весьма весомой проблемой России. Шестерки младоевропейцы то и дело поднимают визг по поводу тех либо иных наших исторических вин, меж тем, как страны повесомее ловко этим манипулируют с целью всяческого давления на Россию.

Пресечь этот механизм смуты необходимо. Однако попытки образумить какую-нибудь Польшу бессмысленны. Все это крикливое пространство образумится само, если мы наведем порядок сперва в собственной голове, а только затем — в головах старых европейцев.