Мечеть Василия Блаженного

Июльская полночь была душновата, невзирая на распахнутые окна. Поэтому мы поднялись из-за стола и, продолжая разговор, вышли в сад.

Здесь необходима существенная оговорка, дабы не ввести читателя в заблуждение. Сад мой затерялся среди чужих балконов. Сверху, на тринадцатом этаже, одни балконы, снизу, на одиннадцатом, тоже, а у меня на двенадцатом — сад. Самый настоящий, вот только розовый куст в этом году не цветет. Зато дикий виноград просто буянит, кидая свои плети куда только может. Вьюнок и бобы тянутся кверху по деревянным рейкам, поднимающихся из плотных зарослей настурций. Есть в саду все, что положено: и скамеечка, и свечной керамический фонарь. Прогулка от одного конца до другого занимает пять шагов. И наличию этого сада я лишний раз порадовалась, когда мы — я и гостившие сестра с племянницей, — выйдя в темную щедрую тень, вдохнули тонкое благоухание душистого горошка.

Кое-что, правда, несколько нарушало очарование легкой летней темноты. Внизу, со двора, неслись крики, скорее громкие, нежели благозвучные: изрядная компания младней распивала там пиво. Звучал мат и перемат, время от времени об асфальт с отчаянным звоном разбивалась очередная опустошенная бутылка. Впрочем, все мы наделены свойством подобные явления не то, чтобы вовсе не замечать, но как-то выводить за скобки. Без этого в мегаполисе как залезешь в невроз, так и не вылезешь. Поэтому мы продолжали наслаждаться запахами листвы и цветов, а разговор перешел на любезную сердцу Францию. И под обаянием летней ночи и бретонско-нормандских воспоминаний мы невольно затянули одну из самых моих любимых народных песенок. Немудреную песенку с тягучим, бессмысленным завораживающим припевом: илер-илер-иту-илер; илер, о ма Нанетт… Чудная это песня, немножко жутковатая, и жуть ее понятна, даже если не знаешь, как переводятся слова. Слова же примерно таковы:

Шел я поить моих лошадок,
Пела кукушка в лесу.
Пела кукушка и мне сказала:
Милую в землю несут!
Что ты плетешь, зверушка злая?
С милой я был вчера!
Но, как спускался я вниз в долину,
Пели колокола.
Но как я в церковь входил святую,
В церкви священник пел.
Эй, шевелитесь в своих гробницах,
И пробудитесь, кто спит!
Нет, не дремлю, о нет, не сплю я,
Я тебя жду в Аду!
Видишь мой рот — земли он полон,
Полон твой рот любви.
Место здесь есть, со мною рядом,
Сохранено для тебя.

Еще раз скажу, что милый этот мрак не нуждается на самом деле в переводе, он сквозит сквозь мотив. Сперва мы завели песню потихоньку, потом распелись. У сестры моей прекрасное сопрано, у племянницы — не менее замечательное меццо-сопрано. О себе могу сказать лишь одно: когда пою вместе с моими более одаренными родственницами, то песню не порчу. Так мы и допели ее на три голоса до конца.

И вдруг я почувствовала, что из окружающего пространства ушел какой-то раздражающий фактор. Не сразу даже поняла, что внизу, во дворе, воцарилась полная, абсолютная тишина.

Через несколько минут после того, как мы смолкли, недоросли, правда, продолжили свой дебош. Только кричали уже не так громко, не так лихо, а мат, мат у них почти иссяк.

Дня три миновало, а пустяковый этот эпизод почему-то нейдет из головы. В чем тут соль? В том ли, что, донесись до этих подростков из темноты, пусть даже превосходно исполненное, нечто из репертуара наших сегодняшних «звезд» — их реакция была бы совсем иной? Даже неважно, какой именно: подхватили бы дурными пьяными голосами, принялись бы свистеть и улюлюкать, не обратили бы никакого внимания… Все, что угодно, только не это абсолютное молчание. Давно уже мне кажется, что «массы» у нас значительно выше той массовой же культуры, что навязывают оным телеканалы. Мне скажут: каждый народ достоин того, что потребляет. А, может, не совсем так?

Большая часть сегодняшних москвичей — люди со слишком недавним деревенским происхождением (второе-третье колено), притом напрочь в советскую эпоху от деревни отрезанные, а до культуры посещения консерваторий не поднявшиеся. Люди, вырванные с корнями. Чтобы заполнить образовавшийся вокруг них вакуум, и творилась советская массовая культура, культура перекати-поле, не цепляющая ни сердца, ни души. Постсоветская ее наследница не лучше.