Мечников

— Спасибо вам! Мне мои друзья говорили, что у меня очень хорошее сердце. Даже настолько хорошее, что шутя называли «детским сердцем». «Детское сердце» в мои-то годы?! А я, старый, дурак, верил! Представьте себе, верил и думал, что сохраняю себя от склероза благодаря своему режиму… Как же они не понимают, в какое глупое положение поставят меня, когда на вскрытии найдут такой сильный склероз!.. Обидно! Не поверите: ужасно обидно, что я стариком стал применять режим, который продлил бы мою жизнь, если бы я начал применять его до развития склероза… Обещайте мне, — продолжал Илья Ильич, — что после моей смерти вы опубликуете все, что сегодня нашли у меня.

Доктор Манухин такое обещание дал. Он понял, что Мечников думал больше о своем учении, чем о собственном существовании.

Манухин не знал, что друзья скрывали от Ильи Ильича истинное состояние его здоровья. Пришлось доктору Манухину исправлять свой промах. Улучив момент, он как-то подошел к Мечникову и попытался уверить его в происшедшей ошибке.

— Во всем виновата трубка, которая была засорена, когда я выслушивал вас, Илья Ильич.

Был назначен консилиум, и общими усилиями врачей Мечникова успокоили.

Прошло несколько месяцев. Манухин покидал институт Пастера и возвращался в Россию. Перед отъездом к нему подошел Мечников и напомнил о первом осмотре.

— А вы помните, — сказал Илья Ильич, — что обещали мне весной? Так не забудьте же!..

В заботе о своей теории продления жизни он просил Манухина опубликовать данные о раннем склерозе, его сосудов.

Летом 1913 года Мечниковы поселились в Сен-Леже, очаровательном местечке на опушке леса Рамбулье. Друзья настаивали на необходимости полного отдыха, но Илья Ильич возражал, говоря, что работа для него не труд, а удовольствие. Помирились на том, что Мечников взял с собой все необходимое для «небольшой» работы.

Осенью Илья Ильич вернулся в Париж окрепший, как показалось близким, в бодром настроении, готовый продолжать свою деятельность. Но 19 октября у него начался сильнейший сердечный припадок. Ему не хватало воздуха, он задыхался. Как только наступило некоторое улучшение, Мечников попросил журнал и записал в нем:

«Во все время припадка сознание не обнаруживало ни малейшего ущерба, и, что меня особенно радует, я не испытывал страха смерти, хотя ждал ее с минуты на минуту. Я не только рассудком понимал, что лучше умереть теперь, когда еще умственные силы меня не покинули и когда я уже, очевидно, сделал все, на что был способен, но и чувства мои спокойно мирились с предстоящей катастрофой…

Если может казаться, что смерть в 68 лет и 5 месяцев преждевременна, то нельзя забывать того, что я начал жить очень рано (уже 18 лет я напечатал первую научную работу), что всю жизнь очень волновался, прямо кипел. Полемика по поводу фагоцитов могла убить или совершенно ослабить меня еще гораздо раньше. Бывали минуты (помню, например, нападки Любарша в 1889 году и Пфейфера в 1894 году), когда я готов был расстаться с жизнью. К тому же рациональной (с моей точки зрения) гигиене я стал следовать только после 53 лет, когда у меня были уже признаки артериосклероза…

В общем меня радует сознание, что я прожил не бессмысленно, и меня утешает мысль, что я считаю все свое мировоззрение правильным. Собираясь умереть, я не имею и тени надежды на будущую жизнь, на „потусторонний мир“, и я спокойно предвижу полное „небытие“… Пусть же те, которые воображают, что, по моим правилам, я должен был бы прожить 100 лет и более, „простят“ мне преждевременную смерть ввиду указанных выше обстоятельств (раннее начало очень кипучей деятельности, очень беспокойный, нервный темперамент и то, что я начал вести правильную жизнь лишь очень поздно). И. М.».

Чувствуя, что жить осталось немного и что смерть может нагрянуть неожиданно, Илья Ильич решил написать также свое последнее слово самому любимому человеку — Ольге Николаевне.

«…Я пишу эти строки, моя дорогая, тебе одной… говорю тебе прямо все, о чем думаю и чего мне хотелось бы, помышляя о конце.

Мое первое и самое сильное желание… чтобы ты не приходила в отчаяние после моей смерти и не делала бы решительно ничего, что могло бы подвергнуть твою жизнь и здоровье опасности…

То обстоятельство, что я всю жизнь мог много работать, в сильной степени зависело от тебя. Это содействовало тому, что я 33 года, проведенные с тобой, был очень счастлив. Говорю это, разумеется, от самого чистого сердца и глубоко благодарю тебя…

Я, разумеется, не считаю себя свободным от больших недостатков. Но в общем у меня все же остается сознание, что я не недобросовестно провел свою уже длинную и нередко сложную жизненную колею. Поэтому состояние души моей вообще спокойное, и я сознаю, что сколь возможно провел счастливо свою жизнь».

До поры до времени это письмо в запечатанном конверте должно было лежать в личных бумагах Мечникова.

«Война была бы безумием…»