Мечта для нас

Я открыл глаза. Миссис Фаррадей смотрела на меня загнанным, опустошенным взглядом. Она отступила в сторону, чтобы я мог подойти к Бонни.

Девушка протянула руку, я в несколько шагов пересек разделяющее нас расстояние и сжал ее холодные пальцы. Бонни улыбнулась мне, и моя душа содрогнулась от боли.

– Сердце… – Она улыбнулась так широко, как только могла, лицо ее озарилось надеждой.

– Знаю, малышка, – сказал я, заставляя себя улыбнуться.

– Я выживу, – выдохнула девушка, и в ее тихом шепоте было больше решимости, чем в ином крике. – Ради нас…

Я зажмурился и прижался лбом к ее груди. Слушая биение уставшего сердца, я вспомнил, как записал звук сердцебиения Истона.

Скоро его сердце будет биться в груди Бонни. Я поднял голову и впился взглядом в ее глаза. Я знал: когда она узнает правду, ее новое сердце будет разбито.

Вошли доктора. Я сжал лицо Бонни в ладонях и в последний раз поцеловал ее в губы.

– Я тебя люблю, малышка, – прошептал я.

Бонни повезли в операционную.

– Я тоже тебя люблю, – слабо прошелестела она.

Мистер и миссис Фаррадей шли за каталкой столько, сколько смогли. Наконец Бонни скрылась за двойными дверями, а я, внутренне содрогаясь, смотрел, как Фаррадеи убиваются по сыну, которого только что потеряли.

Возможно, его сердце спасет жизнь их дочери.

Я рухнул на пол, привалился спиной к холодной стене и стал ждать. Я надеялся, что Бонни выживет. Потом меня охватил ужас, потому что я просто не представлял, как она пройдет через все это.

Один близнец умер, чтобы другой мог жить.

Мой лучший друг умер.

Девушка, которую я любил, сейчас боролась за жизнь.

А я ничем не мог ей помочь.

Глава 25

Кромвель

Я стоял и смотрел на нее сквозь стеклянную стену. Бонни снова подключили к аппарату искусственной вентиляции легких. И все же я надеялся вопреки всему.

Потому что Бонни пережила операцию, к тому же врач сказал нам, что все прошло успешно. Вот только, глядя на лицо девушки, на ее закрытые глаза, которые, если верить докторам, должны были сегодня открыться, я понимал: все не так просто. Сегодня Бонни должна очнуться, и ей скажут, что сердце, так хорошо прижившееся в ее организме, принадлежит ее лучшему другу, ее брату-близнецу… Истону.

Я с силой провел ладонью по лицу и повернулся к сидевшим на диване родителям девушки. Они держались за руки, но на их лицах отпечатались тоска и горе. Все случилось так быстро. Слишком быстро. Смерть сына стала для них тяжким ударом, но в полной мере они осознали все только сейчас. Когда Бонни привезли из операционной, они плакали и с тех пор почти не разговаривали.

Я не представлял, что им сказать.

Лишь посмотрел на место рядом с собой – там должен был стоять Истон. При мысли о нем грудь сдавило стальным обручем. Я вспомнил, как впервые приехал в университет, и Истон взял меня под крыло. Он устроил мне длинную экскурсию по кампусу. Он рисовал яркие картины, но со временем его работы становились все темнее и мрачнее.

Меня охватило чувство вины. Я же видел, как блекли цвета на картинах Истона, но думал, что это из-за его сестры.

Полиция уже приходила. Смерть Истона квалифицировали как самоубийство, но мы и так об этом знали. Еще полицейские принесли письмо. Его нашли в машине Истона, и оно было адресовано Бонни. Миссис Фаррадей стиснула письмо в пальцах, словно оно могло вернуть ей сына.

Я вышел из больницы и достал пачку сигарет, но остановился, не закурив. Посмотрел в солнечное небо, на птиц – их звонкие трели проплывали у меня перед глазами горчично-желтыми вспышками, – на сухие листья, шуршащие бронзовым цветом, и бросил сигарету на землю. Потом подошел к урне и выбросил туда всю пачку.

Обессиленный, я опустился на ближайшую скамейку, и меня накрыло. Охватили настолько сильные эмоции, что я с трудом мог дышать. Хотелось бежать в музыкальный класс и излить накопившееся напряжение, однако стоило подумать о музыке, как я вспомнил о Льюисе. Пришлось напрячь все силы, чтобы побороть злость, грозившую меня уничтожить.

Появившийся в моем сознании музыкальный рисунок напомнил о том дне, когда я впервые играл на пианино, когда цвета указали мне путь. Сначала я слышал звуки скрипки, потом заиграла флейта, затем вступило пианино. Музыка рассказывала историю рождения музыканта, историю о том, как отец сидел рядом с мальчиком, поощряя его стремление. Вступила виолончель, и я словно увидел призрак своего отца. Я зажмурился, а история продолжилась.

Чья-то рука сжала мое плечо. Я вздрогнул и поднял глаза.

– Она очнулась, – сказал мистер Фаррадей.

Я сглотнул.

– Она знает?

Он покачал головой:

– Вечером ее отключат от системы искусственной вентиляции легких. – Он кивнул, демонстрируя силу духа, которой я так восхищался. – Очень скоро мы расскажем.

Я поднялся и следом за мистером Фаррадеем пошел в больницу, по коридору, ведущему к палате интенсивной терапии, где лежала Бонни. Вымыв руки, я вошел. Бонни смотрела на меня: в горле у нее была трубка, закрывавшая губы, и все же я увидел улыбку в ее глазах.

Она сдержала обещание: выжила.