Мечта для нас

Когда я с помощью стетоскопа слушал сердцебиение Истона, оно было пурпурным.

– У меня же его сердце, да?

Бонни задала вопрос, не открывая глаз. Потом подняла веки и посмотрела на меня в упор.

– Да.

Ее лицо исказилось от боли. Кажется, в этот миг девушка неуловимо изменилась, словно счастье покинуло ее душу. Окружавшие ее фиолетовые и розовые цвета сменились коричневым и серым.

Даже ее рука, крепко державшаяся за мою, обмякла, а потом Бонни вообще ее отдернула. Я попытался перехватить ее пальцы, но девушка была точно неприступная крепость.

Недосягаема.

Я сидел в ее палате еще два дня, и с каждой секундой та Бонни, которую я знал и любил, отдалялась от меня все сильнее. В какой-то момент я включил в своем мобильном телефоне Моцарта, а Бонни повернулась ко мне и сказала:

– Ты не мог бы это выключить?

Мне хотелось плакать.

Бонни выздоравливала, но ее дух был сломлен. Однажды ночью мне показалось, что она ко мне вернулась. В три часа ночи она проснулась, взяла меня за руку и повернула ко мне голову.

– Бонни?.. – прошептал я.

У нее задрожала нижняя губа, глаза слегка приоткрылись.

– Как может мое сердце быть одновременно здоровым и разбитым?

Я придвинулся ближе и крепко обнял ее. Какое-то время я держал ее в объятиях, а она плакала. Мелочь, казалось бы, но еще никогда в жизни я не чувствовал себя настолько нужным.

Однако на следующее утро она вновь отдалилась от меня, замкнулась в своей боли. Она всех отталкивала. Физически она крепла, но морально слабела.

Медсестры широко улыбались мне, когда я проходил мимо поста дежурной, направляясь в новую палату Бонни. До сих пор ее тело не отторгло новое сердце, и девушка шла на поправку, так что ее выписали из отделения интенсивной терапии. Набрав в грудь побольше воздуха, я подошел к ее новой палате.

Вот только когда я подошел ближе, то увидел у дверей мистера Фаррадея.

– Здравствуйте, – сказал я и хотел было войти.

Отец Бонни преградил мне дорогу. Он был очень бледен, осунулся и смотрел на меня грустно и сочувственно.

– Она отказывается видеть кого бы то ни было, Кромвель.

Я слышал его слова, но не мог их понять. Попытался обойти мистера Фаррадея, но он снова меня удержал.

– Пропустите меня.

Голос прозвучал глухо, угрожающе, я знал это, но мне было плевать. Мне просто нужно было увидеть Бонни.

Мистер Фаррадей покачал головой.

– Прости, сынок. Она… ей сейчас очень тяжело. Она не хочет тебя видеть. Никого из нас не желает видеть. – Его лицо мучительно исказилось. – Я лишь стараюсь, как могу, облегчить ее ношу.

Я стиснул зубы, руки задрожали, потом сжались в кулаки.

– Бонни! – позвал я. Наверное, мой громкий голос был слышен во всем отделении. – Бонни! – вопил я. Мистер Фаррадей шикнул на меня. – БОННИ!

Я вывернулся из рук мужчины и влетел в палату.

Бонни сидела на кровати, облокотившись спиной на подушки, и смотрела в окно. Потом повернулась ко мне.

– Бонни, – сказал я, шагнул к ней и замер. Потому что девушка снова отвернулась. А потом вообще повернулась ко мне спиной.

И на меня накатило. Как будто прорвало плотину, и все эмоции, накопившиеся за последние несколько недель, нахлынули, точно крещендо большого барабана.

Я сделал шаг назад, потом – еще один. В памяти теснились образы: забинтованные запястья Истона, Бонни падает мне на руки с сердечным приступом. Истон лежит на медицинской каталке, на ветке болтается веревка. Потом Бонни… узнает о смерти брата, узнает, что теперь в ее груди бьется его сердце.

И я не выдержал. Не смог больше все это выносить, черт меня дери. Я повернулся, и в эту самую секунду в палату вошли двое охранников. Я примирительно вскинул руки:

– Ухожу. Ухожу!

Я бросил последний взгляд на Бонни, но девушка все так же сидела ко мне спиной. Выбежав из палаты, я со всех ног помчался по коридору. Когда я добежал до пикапа, в глазах рябило от ярких цветов, эмоции захлестывали меня с головой. Мозг пульсировал, как барабан, голова болела, на глаза что-то давило изнутри, так что я почти ничего не видел.

В сознании взрывались неоновые фейерверки, били молнии. Приехав в университетский парк, я почти выпал из машины, ворвался в здание музыкальных классов и снова побежал. Я не знал, куда направляюсь, ноги просто несли меня куда-то. Мой кулак забарабанил в дверь.

Дверь распахнулась, и у меня перед глазами возникло лицо Льюиса. Я схватился за голову и сказал:

– Я хочу участвовать в праздничном концерте.

Мне было все равно, даже если меня услышат студенты.

Рот Льюиса приоткрылся, и я увидел потрясение на его лице. Я протиснулся мимо него в кабинет.

– Бонни сделали пересадку сердца. – Я зажмурился. – Истон убил себя…

Голос сорвался, печаль захлестнула меня гигантской волной. Я чуть не задохнулся при мысли о веревке, носилках… о Бонни.

– Кромвель.

Льюис подошел ближе.

Я выставил перед собой руку.