Мечта империи

Мерзавец хорошо владеет собой: Квинт знает, что живым ему отсюда не выйти, но делает вид, что ничего особенного не случилось. И спорить с ним бесполезно.

Квинт сам подписал себе смертный приговор, вообразив, что может служить Риму, не служа притом префекту претория. Корнелий Икел поднялся и шагнул к двери.

— Икел… — окликнул его Квинт. — Езжай сейчас в «Акту диурну». Опубликуй эту записку. Кто знает — может, ты еще успеешь.

— Прежде ты изображал дурака, Квинт. Это была твоя роль. И надо сказать — неплохая роль. Но сейчас ты сделался настоящим дурнем. Прощай.

Префект запер дверь изолятора. Придется держать непокорного фрументария в карцере до тех пор, пока Икел сам не расправится с Трионом. А потом Квинта на дороге задавит машина или кусок мрамора с фронтона упадет на голову непокорному фрументарию. Икел уже собирался лично отправиться в караульное помещение и вернуть гвардейца на его пост, как увидел, что навстречу ему бежит преторианец.

«Беда! — подумал Икел. — Случилось что-то непоправимое…»

Юний Вер, стоя у окна, видел, как трое подошли к дому. Отблески фонарей играли на бронзовых накладных орлах, на стальных шлемах. Он глазам своим не поверил. Преторианцы! Что им здесь надо? Он ожидал ударов в дверь и громогласного возгласа:

«Именем императора!» Но было тихо. Бесшумно один из преторианцев склонился над замком. Щелкнул металлических язык, выходя из паза, и дверь распахнулась.

Вер нащупал рукоятку меча, стиснул до боли и отступил в нишу. Трое вошли.

Луч фонарика скользнул по стенам. Совершенно бесшумно двое принялись подниматься по лестнице в спальню. Третий двинулся на кухню в поисках ненужных свидетелей. Вер вынырнул из ниши и грохнул преторианца кулаком в висок. Не издав ни звука, гвардеец повалился к ногам гладиатора. Тем временем обескураженные гости уже не таясь обшаривали спальни наверху. Слышался грохот переворачиваемой мебели. Как будто Элий мог спрятаться в шкаф или под кровать. Вот глупцы!

Ничего не найдя, преторианцы помчались вниз. Юний Вер выступил из темноты.

— Не меня ли вы ищете, доблестные воины?

— Где сенатор? — рявкнул здоровяк, что был на полголовы выше Вера.

— А зачем он тебе? Чтобы убить? Вместо ответа гигант ринулся на Вера.

Преторианцы в Риме не носят огнестрельного оружия. У гвардейца был только меч. А выходить с мечом против гладиатора было мягко говоря глупо. Вер отбил удар и тут же нанес два глубоких пореза на обеих руках гвардейца. Потом сделал выпад, делая вид, что метит в голову, мгновенно пригнулся и ударил по ногам. Лезвие чиркнуло ниже колен. Хрипя от боли, здоровяк осел на пол. Справиться со вторым оказалось еще проще. Преторианец сделал нелепый выпад, — и тут же его меч отбит, а острие клинка приставлено к горлу неудавшегося убийцы.

— Если хочешь дожить до приезда вигилов, отвечай, кто велел убить Элия.

Гвардеец в ужасе смотрел на Вера. Лицо его казалось голубоватым, а губы — синими.

— Говори! — Вер надавил сильнее, и из-под лезвия потекла тонкая струйка крови.

— Требую адвоката, — просипел гвардеец.

— Я — твой адвокат и обвинитель в одном лице! Говори!

— Икел… — выдохнул гвардеец.

— Ну, теперь мы должны удержать волка, или он нас сожрет, — сказал Курций, выныривая из темноты и делая руками жест, будто в самом деле кого-то держит.

Под мощным ударом рухнула наружная дверь в атрий. И преторианцы — не меньше двух десятков — хлынули внутрь. Вер даже не пытался сопротивляться.. Его и Курция повалили на пол, заломив руки. Освобожденный пленник Вера, держась за порезанную шею, шатаясь, шагнул к двери.

Центурион, командовавший гвардейцами, заметил приколотый к плечу Курция значок вигила.

— Преторианцев тоже арестуйте, — приказал центурион. — Потом разберемся.

— Волк вырвался, — пробормотал Курций.

— Где сенатор Элий? — центурион внимательно вгляделся в лица пленников.

— Сенатор всем нужен, — ухмыльнулся вигил.

— Обыскать дом, — приказал центурион преторианцев.

— А в чем, собственно, дело?

— Только что убит Марк Мессий Деций Александр Цезарь. И в его убийстве обвиняют сенатора Элия.

Император смотрел на тело сына, распростертое на мозаичном полу перистиля, и не двигался с места. Пурпурная лужа, как пурпурная тога, причудливой каймой окружала тело. Откинутая в сторону рука отсвечивала зеленым. На восковых пальцах неестественно яркие пятна засохшей крови. Странная картина. Зеленоватая кожа, зеленоватая мраморная скамья. И пол — тоже зеленоватый. И вода в бассейне. И мраморный Силен — все того же мертвенного оттенка. Лишь туника Цезаря и его кровь — бесценный пурпур. Два цвета. Пурпурный и зеленый. Друг подле друга — они необыкновенно ярки. Смешиваясь, они превращаются в серый, то есть в отсутствие цвета вообще. Сейчас они еще кричат, пытаясь переспорить друг друга. Но вскоре они сольются в ничто. Воск растает, плоть сгниет, кровь смоют. Ничего не останется. Кроме боли, которая масляным пятном плавает на поверхности сознания, но не может проникнуть в глубину. Потому что осознать, что произошло, — значит умереть от боли.