Мечта о Просвещении. Рассвет философии Нового времени

С этими словами, произнесенными 27 июля 1656 г., португальско-еврейская община Амстердама изгнала Спинозу. Ему, сыну торговца фруктами, было тогда 23 года, и некогда он считался многообещающим знатоком Библии. Амстердамская синагога была падка до отлучений, практиковала их часто, иногда в ответ на относительно незначительные оплошности. Два друга Спинозы были подобным образом прокляты и изгнаны в ту же неделю. Но кара Спинозы стала самым свирепым отлучением, когда-либо совершенным конгрегацией.

Прошлое еврейской общины сделало ее особенно чувствительной к любому, даже кажущемуся вызову. Ее составляли бывшие евреи-марраны, которых поколениями принуждали жить по христианским канонам в их родных краях – Испании и Португалии. В конце XVI столетия они перебрались в Амстердам, чтобы вновь начать открыто жить как иудеи. Значительная часть знаний Моисеева закона и традиций была утрачена в годы, когда их предков вынуждали исповедовать свою веру втайне. На самом деле к моменту бегства в относительную свободу Нидерландов их искренним попыткам правоверной иудейской жизни препятствовало то, что многие успели забыть, в чем она состоит. Лишь некоторые члены Амстердамской конгрегации могли читать на иврите (Спиноза был одним из тех, кто мог).

По сути, амстердамские евреи оказались неофитами в иудаизме и проявляли рвение новообращенных. Они были скоры на расправу с любым из собратьев, чье поведение могло показаться угрозой недавно возвращенной вере. В этом отношении их раввины стали едва ли не отражением испанской и португальской инквизиции, неусыпно надзиравшей за их предками – марранами. Инквизиторы справедливо подозревали, что многие из «выкрестов» (то есть обращенных иудеев) тайком упорствуют в старой вере. В том же духе амстердамская синагога пристально следила за нарушениями среди «новых евреев». Хотя в основном раввины занимали себя слежкой за банальными проступками вроде разговоров во время службы, не было недостатка и в серьезных ересях, с которыми также случалось иметь дело. Пожалуй, неудивительно, что культура марранизма с его своеобразной смесью христианства и иудаизма, с его традицией интеллектуальных ухищрений должна была оказаться рассадником неортодоксальных идей.

Один из примеров инакомыслия, порожденного изломанной исторической судьбой марранов, – история Уриэля Акосты, совершившего самоубийство, когда Спинозе было восемь лет. «Многие притворяются… У них обычно на устах: “Я – иудей, я – христианин, поверь мне, я тебя не обману”, – писал Акоста. – “Зловредные скоты! Кто не говорит ничего подобного и просто признает себя человеком, гораздо лучше вас!”»[296] Акосте нелегко далось решение, кем быть. Бывший первоначально христианином марранской крови, он перешел в иудаизм, но вскоре вновь обретенная вера предков перестала его удовлетворять. Он отказывался признавать авторитет раввинов и еврейского закона и отрицал существование загробной жизни. Отлучение от синагоги сломило его, и он было отрекся от своих ересей. Но затем вновь взбунтовался, вновь был подвергнут каре и вновь принял иудаизм, прежде чем убить себя в приступе отчаяния и, вероятно, умопомешательства. Не слишком много известно и о его очевидно противоречивых воззрениях, но, каковы бы они ни были, его поведение шокировало окружавшее Спинозу общество и привносило еще больше нервозности.

Другим бунтующим членом амстердамской марранской общины, более близким Спинозе по возрасту, духу и, вероятно, душевному равновесию, был Хуан де Прадо. Он родился в Испании, стал врачом и был отлучен от общины в ту же самую неделю, что и Спиноза. Де Прадо был примерно на десять лет старше молодого философа и встречался с ним ради обсуждения религиозных тем. Подобно Акосте, де Прадо никак не мог решить вопрос о своей религиозной принадлежности. В христианской Испании он рисковал жизнью как тайный иудей, позднее, среди иудеев Амстердама – как тайный неверующий. Когда его религиозный скептицизм стал слишком велик для масштабов синагоги и попал под запрет, де Прадо притворно отрекся от ересей и снова стал благочестивым иудеем. Таким образом, подобно подлинным марранам в прежние времена, но в отличие от Спинозы, отважившегося не скрывать своих взглядов, Прадо держал свои истинные убеждения при себе. Это безмолвие понятно, учитывая его возмутительную веру в то, что Бог в известном смысле идентичен природе, или по крайней мере ее части. Он также утверждал, что нет необходимости практиковать еврейскую, а на самом деле вообще любую религию, чтобы спастись. Духовное спасение заключается в познании Бога и не имеет никакого отношения к соблюдению установленных раввинами правил или к одобрению суеверных догм. По словам Прадо, большая часть «истории» в Библии – ничем не прикрытая ложь. Начать хотя бы с того, что мир существовал всегда и, следовательно, не мог быть создан.