Мечтай о невозможном

— Это… извините, господин доктор, но от этого можно просто сойти с ума. Что значит «через бабушку Горана»? Я ведь ее тоже не знаю!

— О, нет, — спокойно произнес доктор, — вы знаете ее.

— Прошу прощения, господин доктор! Что это значит? Кто эта бабушка? Как ее зовут?

— Мира Мазин.

Фабер чуть не уронил трубку. Пришлось обхватить ее всеми десятью пальцами.

«Я сошел с ума, — думал он, оцепенев от ужаса. — Я сошел с ума! Когда я в послевоенные годы писал сценарии для Вилли Форета, он мне постоянно твердил, что однажды наверняка утратит разум. Я настолько почитал великого режиссера и актера, что на какое-то время перенял его манеру говорить, его манеру двигаться, его странности. И тоже твердил, что закончу свои дни безумным. Твердил это годами, десятилетиями. А теперь время пришло. Я сошел с ума».

— Господин Фабер!

«Возьми себя в руки, — думал Фабер. — Возьми себя в руки!» С почти нечеловеческим самообладанием он сказал:

— Помехи на линии. Как зовут эту женщину?

— Мира Мазин.

«В 1945 году я, дезертир, во время побега взобрался на трехметровую отвесную стену, с гибкостью кошки перевернулся и приземлился с другой стороны. Я и сегодня не могу понять, как мне удалось это сделать. Невероятно, на что способен человек, если речь идет о жизни. Сейчас снова речь идет о его жизни. Нет, — подумал он. — Речь идет о моей смерти. Итак, будь спокоен, ради всего святого, будь совершенно спокоен. Думай о своей смерти!»

Ему удалось совершенно спокойно произнести:

— Я не знаю никакой Миры Мазин.

— О, да, — сказал этот изверг из Вены.

— О, нет, — сказал Фабер и подумал: «Только никакого приступа сейчас, только никакого приступа, Натали, пожалуйста!» — Почему вам это пришло в голову?

— Потому что фрау Мазин рассказала нам…

«Если я в конце концов сойду с ума, так это только кстати, — подумал он. — Лишь бы безумие не помешало моей смерти».

— Что? Что она вам рассказала? — Он все еще держал трубку двумя руками.

— Вы любили фрау Мазин. Это было давно, в тысяча девятьсот пятьдесят третьем году, в Сараево.

У врача был низкий, приятный голос. Фабер уже ненавидел этот голос.

«Итак, это не бред, — думал он потрясенно. — Это правда. Если кто и сошел с ума, так это сама жизнь. Сараево, 1953 год. Непостижимо. Но не безумно. Нет, не безумно».

— Господин Фабер!

«Продолжается, — думал он. — И никакого сострадания, Натали! Будь честен, — размышлял он. — Это же патология. Ты создал культ умершей. Ты давно должен бы был прекратить говорить с Натали, снова и снова взывать к ней о помощи, просить совета, поддержки. Это — не любовь, побеждающая смерть. Это музей, который ты создал для нее. Нет, для себя, а не для нее. Натали это не нужно. Она умерла, ей хорошо. А ты продолжаешь жить, и у тебя развилась эта мания, потому что ты одинок, так одинок. Ты мог бы продолжать любить Натали мысленно. Нет, так любить ты как раз и не можешь. Тебе ясно, что это тяжелая навязчивая идея? Абсолютно ясно. Однако какая прекрасная навязчивая идея. Прекрасная для меня. Другие пусть думают, что хотят».

— Господин Фабер! — громко крикнул Белл.

— Да, — ответил он.

«Нет выхода. Никакого выхода, Натали».

— Вы вспоминаете, не так ли? Мира Мазин, тысяча девятьсот пятьдесят третий год. Вы были тогда в Сараево. Жили в отеле «Европа», вместе с этим известным американским режиссером. Фрау Мазин не могла вспомнить его имя.

— Но мое имя, — сказал старик с бесконечной горечью и усталостью, — мое имя она помнит.

— Естественно.

— Почему естественно?

— Потому что после вашего отъезда фрау Мазин родила ребенка. Дочь. Ее звали Надя. Вы были отцом Нади…

Врач из Вены говорил все быстрее, как будто боялся, что Фабер прервет связь. Фабер думал об этом, но не сделал. Слишком поздно. Прерывать связь было поздно. Парень там, в Вене, знал теперь, где находится Фабер. Он сам, трижды проклятый идиот, сказал телефонисту клиники: я звоню из Франции, из Биаррица, отель «Палас». Если он сейчас положит трубку, Белл наверняка перезвонит. Бессмысленно прерывать разговор.

«Натали! — думал Фабер. — Почему ты потребовала это от меня? Почему, Натали?»

— …эта Надя была матерью Горана, мальчика, который теперь лежит у нас в госпитале, — продолжал врач. — Вы ничего не знали о своей дочери, господин Фабер. Фрау Мазин никогда вам об этом не говорила. Да вы ее больше никогда и не видели и не говорили с ней.

Он еще пытался защищаться:

— Доктор! Доктор Белл! Прекратите! Все это неправда!

— Это — правда, господин Фабер. Зачем фрау Мазин лгать? Какая ей польза от этого?

— Откуда я знаю… Не имею представления.

«Мне не выпутаться из этого. Никогда. О, Натали, зачем? Зачем, Натали?»

— Вот именно, — сказал Белл, — никакой пользы. И поэтому она не лжет. Господин Фабер, вы не могли совсем забыть фрау Мазин. Вы были так счастливы с ней тогда, в Сараево…

— Так говорит фрау Мазин?..

«Нет, — думал он, — нет, хватит. Я должен… Что, что, что я должен?»