Мечтатели Бродвея. Том 3. Чай с Грейс Келли

– Потому что каждый мужчина заслуживает женщину, милая. Заслуживает он того или нет, – продолжил (как и было велено) Стерлинг Феррис, актер, игравший Осмонда.

Снова включилась музыка, нарастая крещендо до финальных тактов. Повисла тишина. Отис Крейн снял наушники, и девять актеров в студии Эн-би-си последовали его примеру.

– Ф-ф-фу. Записано. На сегодня все. Не забудь свое обручальное кольцо на консоли, Стерлинг.

Феррису пришлось снять кольцо, когда в пылу игры оно звякнуло – бим-бим – о микрофон и все засмеялись – и погубили сцену.

Все выдохнули. На запись четырех серий по двадцать восемь минут ушло чуть меньше шести часов. Пейдж была напряжена, голосовые связки на пределе, но ей было хорошо.

Ей досталась главная женская роль, неугомонной Чарли, жены Осмонда. Диалоги были живые и забавные. Поначалу она сбивалась, путалась. Ей казалось странным спрашивать «Ты меня любишь, Осмонд?» или «Как прошел день, милый?» в микрофон. Но освоилась она очень быстро. Стерлинг Феррис – Осмонд – ей помог.

Этот актер был постоянным участником радиосериалов. Он обладал приятным тембром американского зятя, спортивного, непринужденного, идеального по всем пунктам, которого никак не предвещали его пухлощекое лицо в духе У. К. Филдса[50], обгрызенные ногти и обширная лысина.

Большинство актеров уже покинули студию. Пейдж по просьбе режиссера задержалась, чтобы заново прослушать несколько сегментов магнитной ленты.

– Переделаем четыре центральные минуты первой серии, – сказал ей Крейн. – Ты на тот момент еще не разогрелась.

Он дружески потер ей спину.

– Ты великолепно уловила роль, тон. У тебя есть юмор, шарм и голос приятный. Он красиво порхает на пару с голосом Стерлинга.

Он прыснул, пыхнув сигаретой.

– Я гроша ломаного не дам за их Lili of My Best Years[51].

Это была программа-соперница на конкурирующем канале.

– Когда пойдет передача? – спросила Бесс, актриса, игравшая свекровь. Пейдж часто видела ее в театре на вторых ролях, но так и не запомнила фамилию.

– Как можно скорее. Сетка готова. – Отис Крейн поднял палец к потолку, указав на высшие сферы. – Есть приказ немедля перерезать горло этой стерве Лили. Наш Come on, Osmond![52] должен сделать кассу. И делать ее долго.

– Как долго, по-твоему?

– Это, лапочка, решат слушатели.

Простившись со своими новыми спутниками, Пейдж вынырнула из студии среди небоскребов с улыбающимся сердцем. Вечерело, она шла с работы, как тысячи нью-йоркцев.

А вы слушаете радио, мистер Эддисон Де Витт?

Конечно, это не театр, не серьезная пьеса, не Артур Миллер или Теннесси Уильямс. Come on, Osmond! никогда не будет претендовать на Пулитцеровскую премию.

О, никаких сериалов, я полагаю? Тем лучше для меня. Тем хуже для вас, мистер Де Витт.

Пейдж просто влюбилась в этот первый опыт на радио. Ей нравилась ее героиня, лукавая и пикантная, в духе Хэпбёрн. Сериал в комедийном плане рассказывал о перипетиях супружеской жизни. Партнеры, все профессионалы, опытные зубры, были не чета ее однокашникам в Актерской студии. Всё, ей нравилось всё. И потом…

Вы заметили, как красиво порхает мой голос, мистер Де Витт?

…и потом, 72 доллара в неделю. Может быть, и больше, если сериал продержится несколько месяцев. Как знать?

Она шла по проспекту легкой походкой и могла бы поклясться, что ее цель – пансион «Джибуле» на Западной 78-й улице. Однако Пейдж свернула раньше, на перекрестке, который вряд ли вспомнила бы, если бы ее спросили.

Совершенно туда не собираясь, она вдруг оказалась у грифонов, гаргулий и латинских цитат на фасадах в духе старой Англии квартала Тюдор-Сити. Она не бывала здесь после того снегопада перед Рождеством.

Сегодня крошечный центральный сквер заполонили цветы: форзиции, араукарии, петунии, маргаритки, клевер. Щебеча, бегали друг за другом дети. Греческая богиня со своего цоколя наблюдала за ними. Ее розовое гранитное тело было ярче, чем зимой, и, усеянное искрами слюды, блестело на весеннем солнце. Пейдж впервые заметила наклоненный кувшин у ее бедра. Струйка воды лилась из него в зеленую чашу. Зимой вода не текла.

Через несколько минут Пейдж позволила себе поднять голову к Холден-билдингу, дому Эддисона. Ей не надо было считать этажи, взгляд сразу зацепился за тринадцатый и последний.

Одно из больших окон было открыто. Он дома?

Еще совсем недавно – почти четыре месяца назад – она каждый вечер околачивалась вокруг. Ждала часами, терзаемая ужасом и безумной жаждой встретить его.

От тех часов ей самым естественным образом вспомнился сто раз повторенный жест, словно закаменевший в ней: она прислонилась к статуе. Стояла и смотрела, как бегают и лопочут дети. Как благоухают цветы. Как безмолвно вопят гаргульи. Как бежит вода из кувшина богини.

И вдруг на площади появился Хольм.

Пейдж отпрянула – старый рефлекс былых страхов. Но Хольм был один, он нес сумку с провизией. С минуту поразмыслив, она решилась.

Он смотрел, как она идет к нему, удивленный, но не показывающий этого.