Мечтавший о солнце. Письма 1883–1890 годов

Как ты понимаешь, в последние дни все, все крутилось у меня в голове и я был поглощен этой печальной историей. Теперь, когда она попробовала это и у нее ничего не вышло, думаю, она до того напугана, что ей не так-то легко будет попробовать во второй раз. Неудавшееся самоубийство – лучшее средство от самоубийства в будущем. Но если у нее будет нервная горячка, или воспаление мозга, или еще что-то в этом роде, тогда… Однако в эти первые дни с ней все было довольно хорошо, только я боюсь, что последствия еще впереди. Тео, дружище, как я этим расстроен. Кланяюсь, напиши мне хоть несколько слов, потому что здесь я не разговариваю НИ С КЕМ.

Прощай. Винсент

Помнишь ту первую Мадам Бовари?

464 (378). Тео Ван Гогу. Нюэнен, четверг, 2 октября 1884

Дорогой Тео,

спасибо тебе за письмо, спасибо за вложение. Теперь я тебе расскажу.

Все, что ты пишешь, очень хорошо и правильно, а что касается шума, я теперь подготовлен лучше прежнего, чтобы от него отгородиться. Нет никакого страха, что папа и мама, например, уедут. Хотя только что пришло предложение о переводе. Наоборот, если папа и мама поступят благоразумно, они смогут упрочить свое положение здесь.

Здесь есть такие, кто говорит мне: «А что ты с ней связался?», – это одно обстоятельство. Есть здесь и такие, кто говорит ей: «А что ты с ним связалась?», – это другое обстоятельство. Кроме того, и она, и я узнали достаточно горя и несчастья, но сожаления нет ни у одного. Посмотри сюда:

я твердо верю или точно знаю, что она меня любит,

я твердо верю или точно знаю, что я ее люблю,

это было искренне – было ли это еще и безумством и т. д.? Может, и так, если угодно, но мудрецы, которые никогда не совершают безумств, – разве они для меня не более безумны, чем я для них?

Это в ответ на твои рассуждения и рассуждения других.

Все это я говорю просто для объяснения, без вражды и ненависти.

Ты говоришь, что любишь Октава Муре, ты сказал, что похож на него. С прошлого года я тоже прочитал вторую часть, в которой он понравился мне гораздо больше, чем в первой.

Недавно я слышал высказывание, что «Дамское счастье» не прибавит к заслугам Золя ничего особенного. Я нахожу в нем кое-какие величайшие и лучшие вещи. Я просмотрел их еще раз и перепишу для тебя несколько слов Октава Муре.

А ты – за последние год-полтора ты не перешел на сторону Бурдонкля? Лучше бы ты воплощал Муре, таково мое мнение – было и есть. Если не считать огромной разницы в обстоятельствах – да, в диаметрально противоположных обстоятельствах, – я двигаюсь в направлении Муре дальше, чем ты, возможно, думаешь, – в том, что касается моей веры в женщин и что они нужны, их нужно любить. (Муре говорит: «У нас покупательниц ЛЮБЯТ».)

Подумай об этом – и вспомни мое сожаление по поводу твоего высказывания, что ты «остыл».

Все, что я сказал о горьком предупреждении против влияния гизоватости, как я бы это назвал, я повторяю чаще, чем когда-либо. Почему? Это ведет к посредственности. А я не хочу видеть тебя в числе посредственностей, потому что слишком тебя любил – да и все еще люблю, – и мне невыносимо видеть, как ты коснеешь.

Знаю, это трудно, знаю, что слишком мало о тебе знаю, знаю, что могу ошибаться. Но в любом случае – перечти еще разок своего Муре.

Я говорил о разнице между Муре и тем, чего хотел бы я, и ВСЕ-ТАКИ о параллельности. Смотри. Муре поклоняется современной парижанке – хорошо.

Но МИЛЛЕ, Бретон – С ТОЙ ЖЕ СТРАСТЬЮ – крестьянке.

Эти две страсти – ОДНО И ТО ЖЕ.

Прочитай у Золя описание комнаты с женщинами в сумерках – женщинам зачастую больше тридцати, до пятидесяти – такой темный, таинственный уголок.

Мне кажется, это прекрасно, да, возвышенно.

Но для меня столь же возвышен «Анжелюс» Милле – те же сумерки, то же нескончаемое волнение – или одинокая фигура Бретона в Люксембургском музее, или его «Источник».

Ты скажешь, у меня ничего не получается. Мне все равно, побеждать или быть побежденным, в любом случае ты испытываешь волнение и находишься в движении, а это в большей степени одно и то же, чем кажется и говорится.

Что касается той женщины, для меня остается загадкой, чем это закончится, но ни она, ни я не совершим ничего безумного. Я опасаюсь, что старая религия снова заморозит ее, до окоченения, тем проклятым ледяным холодом, который когда-то, давным-давно, уже сломил ее смертельно, много лет назад. О, я не друг современному христианству, хотя основатель был возвышенным, а современное христианство – я слишком хорошо в нем разобрался. В юности он завораживал меня самого, этот ледяной холод, но с тех пор я отомстил за себя. Как? Поклоняясь любви, которую они, теологи, называют грехом, уважая шлюх и т. д., а многих дам, претендующих на то, чтобы считаться почтенными и благочестивыми, – нет.