Мечтавший о солнце. Письма 1883–1890 годов

Использовать с умом те красивые тона, которые краски образуют сами собой, когда наносишь их на палитру рядом друг с другом, и, повторяю, исходить из своей палитры, своего знания, при каких условиях цвета становятся красивыми, – не то же самое, что механически и рабски копировать природу.

Вот другой пример. Предположим, я должен написать осенний пейзаж, деревья с желтыми листьями. Так вот, если я воспринимаю все целое как симфонию в желтом, то какая разница, будет или не будет мой основной желтый цвет таким же, как цвет листьев; это же маловажно. Многое, все зависит от моего умения почувствовать бесконечное многообразие тонов одного и того же семейства.

Если ты считаешь, что это опасное приближение к романтизму, измена «реализму» – писание не с натуры, а из головы, – бо́льшая любовь колориста к палитре, чем к натуре, – что ж, пусть будет так.

Делакруа, Милле, Коро, Дюпре, Добиньи, Бретон и еще тридцать других имен – разве не образуют они сердцевину нашего века, если говорить о живописи, и разве все они не уходят корнями в романтизм, хотя и превзошли романтизм? Роман и романтизм – это наше время, и, чтобы писать, надо обладать силой воображения и чувством. Реализм и натурализм НЕ СВОБОДНЫ ОТ НИХ, К СЧАСТЬЮ. Золя творит, он не держит зеркало перед вещами, он творит их потрясающе, творит, сочиняет, как поэт, потому-то его произведения так хороши. Вот тебе и натурализм с реализмом, которые ВСЕ РАВНО связаны с романтизмом. И я продолжаю утверждать, что испытываю волнение, глядя на какую-нибудь картину, созданную между 1830 и 1848 годом, – на полотно Поля Юэ, раннего Израэльса, вроде «Рыбака в Зандворде», или Каба, или Изабе. Но слова «не писать локальным цветом» кажутся мне настолько правильными, что я, честное слово, предпочту картину, которая стоит ниже натуры, стоящей в точности на том же уровне, что натура.

С другой стороны, лучше немного неотчетливая и незаконченная акварель, чем такая, в которой все детали выписаны – в точности как на самом деле.

Эти слова – «не писать локальным цветом» – имеют широкое значение и предоставляют художнику свободу выбирать краски, составляющие единое целое и связанные друг с другом, что еще более подчеркивается контрастом с другой серией цветов.

Разве мне есть дело до того, что портрет какого-то добропорядочного бюргера расскажет мне в точности, какой цвет – молочно-водянистый, розово-фиолетовый, невыразительный – имело его лицо, которого я никогда не видел. Но для жителей городишка, где этот тип пользовался таким уважением, что счел себя обязанным оставить свою физиономию на память потомкам, подобная точность будет очень поучительной.

ЦВЕТ САМ ПО СЕБЕ ЧТО-ТО ВЫРАЖАЕТ, без этого нельзя, и этим надо пользоваться. То, что красиво, по-настоящему красиво, – то и правильно. Когда Веронезе писал портреты людей из своего бомонда на картине «Брак в Кане», он пустил в дело все богатство палитры, используя мрачные фиолетовые и роскошные золотые тона. В мыслях у него были еще светлая лазурь и жемчужно-белый, которых нет на переднем плане. Их он швырнул на задний план – и правильно, они сами превратились в антураж из мраморных дворцов и неба, своеобразно довершающих фигурный ряд.

Как великолепен этот задний план, непроизвольно возникший из рассчитанного колорита. Разве я не прав?

Не правда ли, эта картина написана иначе, чем если бы ее написал художник, который думал бы одновременно и о дворце, и о фигурах? Как об одном целом.

Вся эта архитектура и небо условны и подчинены фигурам, рассчитаны так, чтобы фигуры выглядели красиво.

Вот это – настоящая живопись, и результат получается красивее точного подражания вещам. Думать о чем-то одном и к нему уже привязывать антураж, чтобы антураж вытекал из него.

Писать этюды с натуры, бороться с действительностью – я не собираюсь это оспаривать. Я сам много лет почти бесплодно и с печальными последствиями подходил к делу именно так. И не жалею, что совершал эту ошибку.

Я хочу сказать, что вечно идти этим путем было бы безумием и глупостью, я вовсе не имею в виду, что все мои труды оказались полностью напрасными.

Сначала убивают, а потом исцеляют – такая есть присказка у докторов.

Начинаешь с бесплодных и мучительных попыток следовать натуре, а получается все наоборот.

И заканчиваешь тем, что спокойно черпаешь из своей палитры, и натура соглашается, следует за тобой. Но эти два противоположных подхода не существуют друг без друга. Ученическое подражание кажется напрасным, но дает понимание натуры, основательное знание всех вещей. И эта отличная фраза Доре, который иногда бывает таким мудрым, – «Я вспоминаю».

Утверждая, что самые лучшие картины пишутся относительно свободно, из головы, я не могу расстаться с убеждением, что чем больше пишешь этюдов с натуры, чем больше мучаешься, тем лучше.

Художники с самым грандиозным, могучим воображением писали непосредственно с натуры совершенно ошеломляющие вещи.