Мечты сбываются

Снова молчание: не так-то просто после трех лет разлуки обо всем рассказать даже близкой подруге.

— А здоровье его как?

— Здоровье-то, увы, неладно.

— Лечится?

— Лечится, да толку что-то мало.

— Жаль…

Обо всех друзьях и знакомых расспросила Халима. Пришел черед самой отвечать на расспросы Баджи.

О, и у нее за эти три года событий не мало! Из писем Баджи, конечно, знает, что она, Халима, работает в Ташкентском театре, что вышла замуж за агронома, что у них есть уже ребенок, мальчик. Но разве живую беседу сравнишь с написанным на бумаге?

— Довольна ты своим мужем? — спрашивает Баджи.

Да, Халима довольна. Муж у нее хороший, добрый человек, член партии, специалист по хлопку. Не чета первому!

— Красивый? — любопытствует Баджи.

— Красота нужна на свадьбе, а любовь — всюду и везде! Так у нас в Узбекистане говорят.

— Значит, любит тебя?

— Любит, уважает, крепко бережет. Даже чересчур!

— Как это — чересчур?

Халима вздыхает:

— Очень ревнивый!

— А-а… А ты, Халима?

— Я уверена в его любви.

— Да не о его любви я спрашиваю, а о твоей ревности! Ты-то его ревнуешь?

— Какая женщина не ревнует, если любит? Конечно, и я своего немножко ревную.

— Немножко! — Баджи с горечью усмехается. — Ты, Халима, — счастливица! И такой же счастливец мой Саша: вычитал где-то, что ревность — пережиток собственнического строя, и успокоился. Пережиток! Писать так в книгах и говорить так — легко. А вот как бороться с этим шайтановым пережитком — об этом почему-то никто не пишет, не разъясняет.

— Что ж, по-твоему, инструкции на этот счет составлять или техникум по борьбе с пережитками организовывать?

— А почему бы нет? — не то в шутку, не то всерьез спрашивает Баджи в ответ.

— Да потому что ревность — личное дело человека.

— А по-моему — государственное!

— Глупостей не говори!

— Это не глупости! Я на днях из-за этого шайтанова пережитка две ночи не спала, встала с опухшей головой и пропустила репетицию. А если б наше государство в такие дела вмешивалось, такого бы не получилось.

— Ты что это — всерьез?

В глазах Баджи вспыхивает озорной огонек:

— Конечно, не шучу!

— Ну, в таком случае я тебе отвечу: слишком много мы стали требовать от нашего государства, забываем, что у него без нашей глупой ревности дел хватает и что о многом нам следует подумать, позаботиться самим!

И так как Халима не хочет затевать долгий спор в первый день встречи, она достает из сумочки фотографию и протягивает Баджи. Большеглазый смуглый малыш стоит, расставив ножки, крепко прижав к груди огромный мяч.

— Смотри! — говорит она гордо.

— Славный у тебя сынишка, замечательный! — с одобрением восклицает Баджи, но, сравнивая его со своей дочкой, в душе находит ту красивей.

— В старину на такие слова отвечали: следует их обручить! — шутит Халима.

— Кто знает, быть может, и впрямь свяжет их когда-нибудь судьба? А пока ты, мамаша, не очень-то зазнавайся, что у тебя сын, а у меня дочка, — та пора прошла!

— Признаться, хлопот у меня с моим мальцом хватает — ни на минуту нельзя оставить одного, что-нибудь да натворит… — озабоченно говорит Халима. — Знаешь, Баджи, я поначалу очень тревожилась: не помешает ли мне, актрисе, ребенок? Сама знаешь — кормление, пеленки, вечные страхи за его здоровье, заботы. Нет, не помешал! Напротив: многое в жизни я почувствовала глубже, увидела по-новому.

Баджи улыбается: с некоторых пор она того же мнения!

Халима охотно рассказывает о своем доме — о муже, о сынишке, о свекрови. Обычные житейские дела! Но, странно, в устах Халимы все они каким-то образом неизменно переплетаются с делами театра.

Из писем Халимы Баджи не мало знает об узбекском театре. Она знает, что театр этот еще очень молод, что основу его составляют бывшие участники клубной самодеятельности, вернувшиеся в Узбекистан из Москвы и из Баку после трехлетней учебы, — такие, как Халима.

Знает Баджи и о многих трудностях, какие пришлось претерпеть актерам на первых порах, особенно узбечкам, испытавшим на себе враждебную силу шариата и адата: первые две актрисы были убиты родственниками по наущению мулл и баев, объявивших, что убийство женщины, публично снявшей паранджу и тем более открыто выступающей на сцене, оправдывается шариатом.

— Трудное было время — страшно вспомнить! — Лицо Халимы становится сосредоточенным, суровым. — В тот год, когда я вернулась из Баку, реакционеры убили около двухсот узбечек-активисток.

— Негодяи! — гневно восклицает Баджи.

— К счастью, это перевернутая страница. Сила и правда оказались на нашей стороне, и теперь у нас в Узбекистане — не поверишь! — есть уже четырнадцать актрис узбечек!

— Честь и слава вам!

— Начал наш театр с «Принцессы Турандот», и спектакль получился веселый, забавный. Но, понимаешь ли… В Москве, где много театров и разнообразный репертуар, у Вахтангова эта «Принцесса» пользовалась справедливым успехом. А у нас, в Узбекистане, в единственном национальном театре народ хотел видеть иное: его волновала судьба родного кишлака, вода и хлопок, паранджа и чачван, кулаки и баи.

— И что же вы ставите теперь?

— Увидишь сама — на наших спектаклях!..