Мечты сбываются

— Ты помнишь, что говорили о техникуме твои товарищи Телли и Чингиз? Алику не к чему зря терять три года. В свободное время я сам буду обучать его, — надеюсь, опыта и умения у меня хватит. Посмотрим года через два — кто кого обгонит: мой Алик — ваших техникумцев или техникумцы — его!.. Верно, Алик?

Алик смущенно опускает глаза: ему лестно мнение дяди, но одновременно тревожит мысль, не обижает ли оно Баджи и бывших техникумцев?

Сейфулла смотрит на своего племянника, уверенный в ответе: он знает, что Алик не посмеет ему возражать. Да и как иначе? Ведь он, Сейфулла, — его дядя и благодетель, взявший годовалого сироту на воспитание и заменивший ему и мать, и отца.

Алик звался племянником Сейфуллы, но злые языки судачили, что он его внебрачный сын. Вызваны эти толки, возможно, тем, что Сейфулла души в нем не чает, любит горячей ревнивой любовью, гордится им, хотя и держит его в строгости и повиновении. От дяди племянник слепо заимствовал суждения о всех актерах: этот хорош, тот дурен, этот талантлив, а тот бездарен.

При всем этом Алик развитой, славный малый и уж во всяком случае не подлежит сомнению, что он способный актер.

К Баджи Алик относится с уважением: она значительно старше его, уже окончила техникум, успела стать актрисой, а он только еще собирается поступить на сцену. Юноша держит себя очень почтительно, и лишь взгляд его темных, глубоких глаз под четкими дугами бровей задерживается на ней порой дольше, чем это кажется ей нужным.

ЮЛИЯ-ХАНУМ

Эта хрупкая, с виду застенчивая женщина с черными, подернутыми сединой, гладко причесанными волосами провела весьма примечательную жизнь.

Дочь актера армянского театра и сама с ранней юности актриса, она много лет назад впервые встретилась с Али-Сатаром, выступая в одном смешанном армяно-азербайджанском благотворительном концерте.

Они подружились, полюбили друг друга, стали неразлучны. Преданные театру всей душой, оба с горечью сознавали, как много теряет театр Азербайджана из-за того, что лишен актрис азербайджанок. И молодая актриса армянской сцены Юлия Минасян решилась на смелый шаг — она перешла в азербайджанский театр.

Уже самим фактом связи с иноверцем, не освященной ни крестом, ни даже завитками арабской вязи на брачном договоре-кебине, молодая женщина снискала суровое осуждение своих сородичей. А переходом на азербайджанскую сцену она вконец опозорила себя в глазах буржуазно-мещанской, националистически настроенной части армянской театральной публики, усмотревшей в поступке молодой актрисы армянки оскорбление и измену.

Не снискала Юлия Минасян благодарности, уважения и у буржуазно-мещанских зрителей азербайджанцев, увидевших в ней лишь дерзкую чужачку, нарушившую обычай их театра. И только в рабочих районах, где появление на азербайджанской сцене актрисы любой национальности рассматривалось как прогрессивный культурный акт, — только здесь чувствовала себя молодая женщина вознагражденной за все испытания. Мало-помалу самоотверженным служением чужой, но ставшей для нее родной сцене она завоевала всеобщее уважение и любовь. Ее признали «своей» и стали именовать на новый лад: Юлия-ханум.

Славное прошлое Юлии-ханум известно всем в театре, хотя сама она говорит о нем очень мало. Знают о нем и бывшие техникумцы, чьи уши и глаза жадно впитывают все, касающееся жизни актеров старшего поколения.

Знает о нем, конечно, и Баджи. Вот почему, проходя через актерское фойе и видя Юлию-ханум, одиноко сидящую в кресле с книгой в руке, она замедляет шаг и с особой почтительностью и дружелюбием здоровается:

— Добрый день, Юлия-ханум!

— Добрый день, Баджи, добрый день! — отвечает Юлия-ханум, отрываясь от книги.

Они не сразу находят общий язык — знакомство их совсем недавнее, — к тому же дает себя знать разница в возрасте и положении.

Поймав любопытный взгляд Баджи, брошенный на книгу, Юлия-ханум любезно протягивает ее Баджи.

— Станиславский, «Моя жизнь в искусстве», — читает Баджи.

С именем Станиславского как режиссера Баджи познакомилась в стенах техникума. Теперь, в повседневной работе, ей нередко приходится следовать его взглядам на мастерство актера. Слышала она и о его личной жизни от Виктора Ивановича, который запросто и любовно зовет его Константином Сергеевичем. Но вот книгу «Моя жизнь в искусстве» Баджи видит впервые. Она неловко перелистывает страницы, смущаясь, словно незнакомство с ними свидетельствует о ее невежестве.

— Книга только что вышла в свет, — говорит Юлия-ханум, улавливая смущение Баджи.

Ну, тогда совсем другое дело!

— Интересная? — спрашивает Баджи, более смело перелистывая страницы.

— Я бы советовала прочесть ее каждому актеру, каждой актрисе — она многому учит.

— Я прочту ее, Юлия-ханум, непременно!

Речь заходит о «Тетке Чарлея».

— Нравится тебе твоя роль? — спрашивает Юлия-ханум.

— Нравится!

В глазах Юлии-ханум вопрос:

«Может быть, объяснишь — чем?»

Но, поскольку Юлия-ханум не произносит этого, вопрос в ее темных внимательных глазах остается без ответа.

— Ну что ж, желаю тебе успеха! — говорит она и протягивает свою тонкую руку за книгой.