Мечты сбываются

Гамид не перебивал. Казалось, он хотел дать Хабибулле высказаться до конца с тем, чтоб опровергнуть все сказанное одним ударом. По-видимому, такая минута наступила.

— Кто же считал «На дне» неудачной пьесой? — спросил он.

— Ну, хотя бы виднейший русский писатель Мережковский, — помедлив, ответил Хабибулла.

— Вот именно, что Мережковский — этот реакционер и мракобес! И считал он так потому, что «На дне» — пьеса не о русских босяках, как вы полагаете, а о ненависти к рабству, о гордости свободного человека, об обреченности капиталистического общества, о надвигающейся победе пролетариата! А все это было чуждо и ненавистно Мережковскому и, напротив, понятно и близко нашему советскому азербайджанскому зрителю!

Послышались голоса:

— Правильно, молодой человек!

— Верно!

— Совершенно справедливо!

И Баджи, вспомнив, что говорил Горький с трибуны, невольно кивнула головой…

Горький давно покинул Дом культуры, но разговор о нем еще долго не умолкал.

А спустя несколько часов, поздно ночью, на вокзале, к поезду, отправляющемуся в Тифлис, снова собралось множество народа — писатели, актеры, рабочие, студенты.

На перроне, среди провожающих, тесным кольцом окруживших Горького, была Баджи. Как и многим другим, ей хотелось быть к нему поближе, заговорить с ним, услышать ответное слово. О чем? Она сама ясно не знала.

Но вот послышались звонки, люди на перроне засуетились, заволновались. Откуда-то издалека донесся паровозный свисток, залязгали вагонные сцепления, и поезд тронулся. Стоя на площадке, заполненной цветами, Горький протягивал руки к людям, шагавшим рядом с поездом, словно не в силах был расстаться.

— До свидания, товарищ Горький!

— До свидания, Алексей Максимович!

— Счастливого пути! — неслось вслед с перрона.

Поезд стал набирать скорость. И вдруг будто что-то подтолкнуло Баджи — она ускорила шаг, побежала, стараясь не отстать от поезда. Поравнявшись с площадкой, на которой все так же, с протянутыми руками, стоял Горький, она замахала платком и неожиданно для себя громко крикнула:

— До свидания, Алексей Максимович, до свидания! Счастливого пути!

ЭКСПЕРТ-СПЕЦИАЛИСТ

Второй год работал Шамси экспертом-специалистом в магазине «Скупка ковров».

Внешне распорядок его дня мало отличался от того, каким был он год и три и десять лет назад.

Шамси вставал чуть свет, долго, тщательно умывался, громко фыркая и расплескивая вокруг себя воду. Он совершал первый намаз, пил чай, завтракал. Затем не спеша направлялся на базар или в ближний садик потолковать с соседями. Он не задерживался вне дома и, вернувшись, снова пил чай и сытно обедал. Совершив, едва стемнеет, последний намаз, он рано отходил ко сну.

— Торопливость — мать многих бед, — говаривал Шамси и всегда оставался верен себе. — Куда спешить и зачем? Пусть торопится ветер!

И только два раза в неделю — в дни, когда нужно было идти на работу в «Скупку», — он торопливей и с меньшим усердием, чем обычно, совершал свой первый намаз и быстрее, чем в другие дни, пил свой утренний чай.

Он сам замечал это и дивился: давно не испытывал он подобного приятного чувства стремления к цели — пожалуй, с той поры, когда, закончив дневную торговлю в собственном магазине и навесив на дверь тяжелый замок, спешил домой обнять свою молодую жену Ругя.

— Приготовь-ка поесть — иду по делу! — торопил он теперь Ана-ханум, перед тем как уйти в «Скупку».

— Знаю я эти дела — спешишь к своей Семьдесят два! — ворчала Ана-ханум в ответ. Вот расскажу об этих твоих делах ее нынешнему муженьку — костей не соберешь, шайтан старый!

Снисходительная улыбка появлялась на лице Шамси:

— Ничего ты, старуха, в теперешней жизни не понимаешь!

— Ты-то больно много стал в ней понимать, большевик!

«Большевик?..»

Шамси возмущался, злился:

— Сама ты — большевик, дура старая! Жить-то ведь нам с тобой надо?

И деловито направлялся к выходу.

В первое время Шамси скрывал, что работает в «Скупке». А когда об этом стало известно, почувствовал себя словно пойманным в чем-то постыдном. Стремясь оправдаться в глазах бывших торговцев, он не прочь был пустить ехидное словцо о странных порядках в «Скупке», в советском магазине.

Особенно стыдно было ему перед Абдул-Фатахом — будто он совершил по отношению к своему другу бесчестный поступок, изменил ему. Но мало-помалу мулла стал его раздражать: ему, Шамси, хотелось поделиться с другом мыслями о своей новой работе, а тот только и знал, что толковать о боге да о небе, где людям уготована вторая жизнь. Шамси все чаще сворачивал на свое и однажды, разгорячась, не выдержал и воскликнул:

— Все небо да небо! Как будто мусульмане живут на небе, а не на земле, и будто мало важных дел есть еще и на этой самой земле!

Важных дел на земле, действительно, было не мало, и с каждым днем они множились.

Много их было и у Шамси в «Скупке». И какие только ковры не проходили за это время через его руки!