Мед.ведь.ма (СИ)

Бобби застыл. Он перестал тянуть руки, и попытался приподняться, но получилось лишь приподнять голову, напрягая шею. В комнату вошло двое мужчин, обычные и неказистые, безликие, как все мафиозные шестёрки, и поношенные жизнью. Но страшнее было другое — они втащили сюда же Дохи, держа её под руки.

— Черин! — испуганно гаркнул Бобби, поглядев на знакомую. Та самодовольно улыбнулась. Он вернул взгляд к Дохи. Она не дрожала и не сопротивлялась, видя, что не поборет двух неизвестных мужиков, но в глазах её читалась паника.

— Бобби… — произнесла она, видя, что он прикован, и не поможет ей.

— Черин, зачем ты привела сюда Дохи? Мы договаривались обсудить всё вдвоём!

— Мы и обсудили. А теперь, мне кажется, ты заслужил расплату за то, что делал все эти годы, за то, как жил.

— Какую ещё расплату, Черин? — Ему уже было плевать, что кто-то узнает её настоящее имя, ему было не до тайн и солидарности. — Что ты хочешь сделать? Вот он я, перед тобой! Хочешь сразиться? Я согласен!

Черин слушала его, но будто не слышала. Она не замечала его нарастающего гнева, от которого он тряс кровать, и та разве что не подпрыгивала. Лихая и жестокая Черити Лавишес повернулась к мужчинам, что держали студентку.

— Изнасилуйте её. У него на глазах, — велела она, и опустилась обратно, на стул.

— Нет! — проорал Чживон.

— Нет! — ахнула Дохи, поняв, что речь идёт о ней. Мужчины переглянулись и, хмыкая, принялись стягивать с неё одежду. Теперь девушка засопротивлялась, начиная отбиваться и пытаться увильнуть, но у неё этого не получалось.

— Черин, остановись! Черин! — Бобби бился на кровати, надрываясь от усилий, но наручники не рвались, спинка кровати не отрывалась, кровать не сдвигалась. Черин всё так же спокойно ухмылялась в стороне. — Черин, я прошу тебя! Черин, скажи им, чтобы прекратили! Эй, уроды, уберите руки, вы слышите меня?!

— Пожалуйста, не надо, не трогайте меня, — увещевала их Дохи, но, пойманная за свитер, она застряла в нём, как мошка в паутине, и бандиты, растягивая ворот и рукава, смеясь, срывали и рвали его. — Пожалуйста, пустите!

— Черин, я убью тебя! Я убью тебя, если ты не прекратишь это! — голосил Чживон, не помня ни о чем, кроме того, что стояло перед его глазами: беззащитная девушка, его любимая девушка, терзаемая двумя преступниками, которые оголяют её, пихают и трогают, её, которую не трогал даже он. — Ублюдки, прекратите это! — надрывал горло Бобби.

— А что такого, дорогой? — покосилась на него Черин. — Разве ты ни разу так не поступал? Что иное делал ты? Милая, — из-за спины тех, кому отдала приказ, взглянула Расточающая Милосердие на Дохи, — ты же знала, что твой возлюбленный трахал невинных девочек и бросал их? Ты уверена, что он не собирался поступить с тобой так же? Ему за это обычно платили большие деньги. — Дохи не могла ничего ответить, оставшись в одном лифчике и стараясь прикрыться руками, и в то же время не дать стянуть с себя брюки, за которые взялись насильники. Чживон смотрел на обнажающуюся Дохи, и ему было стыдно за то, что он смотрит, за то, что он допустил подобное. Он знал, как она комплексует из-за своего тела, хоть и не показывает этого, и знал, какое унижение сейчас она испытывает, какой кошмар творится на её душе, он знал, что она не сможет забыть этого, и он не сможет забыть, и простить себе, и Дохи не должна будет его прощать, ведь это он думал, что ей с ним будет безопаснее, и притащил её туда, где подставил под месть, нацеленную на него.

— Черин, я умоляю тебя, я умоляю тебя, Черин, отпусти её, скажи им, чтобы прекратили, — в какой-то миг перестал дёргаться Чживон. Ему было больно, больнее, чем когда гнила его рука, больнее, чем когда он попадал в аварии или его избивали. Ему никогда не было больно так, как сейчас, когда Дохи начинала всё сильнее кричать и к её крику подступали слёзы. У него поплыло сознание, он терял голос, и всё же орал, охрипший, пытаясь достучаться до Черин: — Останови их, я молю тебя, убей меня, если хочешь, Черин, убей, отпусти её, отпусти! — сам не зная как дошёл до этого, Бобби заплакал, он чувствовал слёзы на своих щеках, они жгли его глаза. Дохи мельком взглянула на него, заметив то смятение, тот аффект в который он впадал.

— Бобби, ничего, я выдержу, — откуда-то взяв стойкость и твердость, бросила ему Дохи, прежде чем её повалили на пол, разорвав на ней брюки. Но вопреки желанию держаться и не причинять мучений Чживону своими слезами, стерпеть она не могла, и завизжала от того, что понимала — её не спасут. Чужие и бестактные руки лапали её плечи, в уши сыпались какие-то пошлые и отвратительные фразочки, комментарии к тому, как она выглядела, полунагая и плачущая, грубые окрики, чтобы она не ерепенилась напрасно.