Мед

Ярость течёт по венам, травит разум. Я голодный медведь, которого разбудили во время спячки. Я вообще не должен разговаривать с этой мразью. Убить её — и дело с концом. Но булочка…

Моя девочка сейчас неизвестно где, и хрен знает что с ней делают. А ещё об этом знает Ира. Я бы её сейчас и в человеческой ипостаси загрыз. Порвал бы голыми, сука, руками!

По вискам долбит молотом, я в шаге от того, чтобы совершить справедливую, но глупость. Плавно выдыхаю и поворачиваю голову к окну.

Снег идёт… Крупные хлопья падают вниз — это красиво. Я так редко вижу снегопады — а ведь они лучше любого успокоительного на меня действуют.

Подхожу к стеклу вплотную. Смотрю вниз — на кипиш, который там творится. Куча народу, пожарные машины, ментовской бобик и скорая… А к ней бежит мой батя с Диной на руках.

Я не сильно понимаю, что происходит, но своими глазами вижу отца и свою пару. Это они!

— Конец тебе, Ириш… — мой плотоядный оскал отражается в оконном стекле.

Мать говорила, что я должен оставаться зверем. Марта не учила меня жестокости. Никогда. Она учила меня справедливости.

Если на твою территорию зашёл соперник — убей. Если кто-то угрожает твоим близким — разберись с этим. Во мне течёт человеческая кровь, но не только. Всё, чему учила мать, останется со мной до последнего вздоха.

Я — зверь.

Ира больше никогда не навредит моей булочке. Её медведь задрал. Откуда ему взяться посреди города в полыхающем доме? Да хрен знает. Но свидетели подтвердят — это был медведь.

Я вылетаю из подъезда в звериной ипостаси, с окровавленной мордой — рву ограждающие красно-белые ленты и издаю самозабвенный впечатляющий рык. Цель: напугать всех до усрачки.

Народ во дворе на пожар посмотреть собрался — увидеть огромного бурого медведя никто не ожидал. Вопли, паника — люди бросаются врассыпную. Полиция стреляет в воздух, чтобы спугнуть зверя.

Боюсь! И рву когти со двора. Благо желающих догнать меня не находится.

Пропахав лапами сугробы, я залетаю в глухую подворотню и падаю. Обращаться из положения лёжа неудобно, но сил встать у меня уже нет. Вечерок выдался сложный.

Валяюсь голый на снегу и, тяжело дыша, смотрю на падающие с неба хлопья снега. Успокаивает. Но холодно, блин! Сейчас бы под то одеялко с электроподогревом и булочку мою под бок…

Где-то недалеко рычит мотор, визжат тормоза, хлопает автомобильная дверь. Сюда идут. А пофиг вообще… Лежит человек с голой жопой на снегу — отдыхает. Ничего странного.

Мне ещё минут пять на отдышаться, и буду думать, как найти Диану.

— Вставай, малец, — ко мне тянется рука в наколках.

Фея-крёстная подъехала. Я лыблюсь и сжимаю батину пятерню.

— Что с Диной? — мой первый вопрос отцу.

— Скорочи Динку увезли… Я в самую нормальную больницу их послал, в платную, и отзвонился в приёмник. Разберёмся.

— Что-то серьёзное? — у меня душа не на месте.

— Переволновалась она, и это… — батя затыкается. — Не делай мне нервы, малец! — он делает круглые глаза. — Я тебе кто, вообще?.. Не брат, не сват — никто! — с досадой сплёвывает на снег и идёт к своей тачке.

Кстати! У меня к вам, незнакомый дядя, ещё пара вопросов имеется. Я топаю за ним.

— Пап, какого хрена происходит? — этот вопрос я задаю уже в машине. — Ты чо молчал-то всё это время? У меня память отшибло, а ты под дурака косил.

Иваныч медленно поворачивает ко мне голову, и я вижу, как на его лице меняются эмоции. Каменная маска сползает, в глазах стоят слёзы.

— Вспомнил?.. — спрашивает с дрожащей нотой в басе.

— Ну… — я пожимаю плечами.

— Тамара запретила говорить, — объясняет и пялится в одну точку. — Тебя психотропами накачали, а потом расстреляли. Память отшибло к едрене-матери… Короче, врачиха не велела тебе стресс устраивать.

А-а-а… Ну да. Мы без стресса обошлись. На расслабоне практически.

Но высказывать отцу не рискую. Он сидит бледный за рулём, за сердце держится.

— Бать?.. — кладу руку ему на плечо.

— Я думал, ты всё… сгорел, — он рыдает.

Первый раз вижу, чтобы Иваныч плакал. Если честно, я думал, что он этого в принципе не умеет делать. Всегда собранный, готовый решить любую проблему Михал Иваныч сейчас плачет, как девка.

— Живой я, пап, — не знаю, как к нему такому подступиться. — Ну… ты чего? Возьми себя в руки!

Я сейчас тоже расплачусь…

— Ещё раз так сделаешь, я тебя сам пришью, — Иваныч вытирает татуированным кулаком слёзы с глаз. — Понял?

Э-э?.. Ладно, проехали.

— Я тебе потом всё объясню, — обещаю. — У тебя шмотки мои есть? Голым в больницу меня точно не пустят.

Михаил Иваныч бурчит что-то себе под нос и выходит из машины. У него в багажнике всегда припасена сумка с одеждой для меня. Не раз уже влипали в ситуации, когда я оставался без штанов…

Меня зовут Марк, мне двадцать семь годиков, и я до жопы счастлив, что у меня есть отец!