Медалон

Но, несмотря на это, Тарджа не чувствовал себя сломленным и подавленным. Возможно, причиной этого явилась скудная фантазия его палачей, оставлявшая ему возможность сосредоточиться на чем-нибудь своем. А может, тот факт, что им не удалось вытянуть из него ни слова о повстанцах. Он никого не предал, ничего не сказал. Кроме того, Тарджа подозревал, что идея подвергнуть его истязаниям принадлежала Джойхинии. В этом свете все, что он сделал, казалось ему правильным и справедливым.

Тарджа осторожно шевельнулся на низкой деревянной лавке, служившей ему постелью, и прислушался к звукам ночи, размышляя, сколько ему осталось ждать, пока Джойхиния наконец решит повесить своего упрямого непокорного сына. Конечно, ему еще предстоит пройти через фарс суда — формальное мероприятие, нужное для удовлетворения определенных законодательных норм, — в конце которого его ожидает неизбежная виселица. Подобные размышления оказывали странное успокаивающее воздействие. Приятно было думать, что когда известие о его казни долетит до Мэнды, Гэри, Падрика и остальных, они узнают, что Драко солгал, Тарджа знал, что Гэри вместе с его маленьким отрядом удалось совершить побег из Тестры, — Нхил сообщил ему об этом во время их путешествия вверх по реке.

Одна только мысль тяготила его душу. Он страшно сожалел, что не сможет найти Брэка. Не описать того, что Тардже хотелось бы сделать с предателем, бросившим его в «Речном отдыхе». Он видел, как Брэк вошел в таверну, и был уверен в поддержке матроса. Однако когда всего спустя минуту Тарджа последовал за ним, то того в таверне не оказалось. Куда же подевался этот мерзавец? Может, просто прошел через пивную и вышел через заднюю дверь? Тарджа проклинал себя за то, что в свое время не доверился своим инстинктам и не потребовал более существенных доказательств, что Брэк действительно на их стороне. Ничто не могло утихомирить его злость. Оставалось лишь надеяться, что язычники были правы насчет реинкарнации: душа может возвращаться в этот мир вновь и вновь. Как бы ему хотелось превратиться в блоху, найти Брэка и кусать его, кусать, пока тот не сойдет с ума от постоянного зуда по всей коже и не покончит с собой.

Тарджа наслаждался мысленной картиной корчащегося в агонии Брэка, пока его мечты не были прерваны послышавшимся из комнатки охранников шумом. Тарджа не уделил происходящему за дверью особого внимания — его мир сейчас был определен и ограничен болью, а доносящиеся звуки не являлись частью этого мира. На какое-то время он забылся. Снова очнувшись, он решил, что сейчас уже ночь. Тарджа не знал, что именно его разбудило. Может, просто он проснулся от боли? Осторожно повернув голову, он обнаружил движущуюся к нему маленькую фигурку. Ребенок?

— Тарджа? — послышался очень юный и неуверенный девичий голосок.

— Кто ты? — Тарджа не сразу понял, что это хриплое карканье принадлежит ему.

— Какой ужас! Что они с тобой сделали? — скользнув к нему поближе, спросила девочка. — Ты как-то не слишком хорошо выглядишь. Ты ранен?

— Можно сказать и так, — мысли с трудом ворочались в мозгу. Он никак не мог сообразить, кем может быть эта девочка и как она оказалась в камере. Странная гостья придвинулась еще немного. Тарджа попытался отодвинуться и предупредить ее, чтобы она не прикасалась к нему, но язык словно налился свинцом. Каждое движение порождало черные волны агонии, прокатывающиеся по всему телу.

— Может, мне следует облегчить твои муки? — спросила малышка.

— Это бы не помешало, — выдохнул он.

Девочка окинула Тарджу задумчивым взглядом внимательных глаз.

— Если я займусь этим сама, у меня будут неприятности. Лечить людей — дело Шелтарана. Он страшно злится, когда за это берется кто-нибудь другой. Наверное, тогда нужно попросить его. Ведь не могу же я позволить тебе умереть. Нет, не теперь.

Тарджа решил, что спит. Он не знал, кто эта девочка, но имя Шелтарана было ему знакомо — так звали языческого бога врачевания. Мэнда часто молилась ему. Так часто, что было очевидно: она доверяет его могуществу больше, чем обычным практическим методам лечения. Тардже всегда казалось, что было бы полезнее попытаться остановить кровотечение у теряющего жизненные силы раненого, чем молиться над ним в ожидании божественного вмешательства. Его сознание на мгновение замутилось, темнота забвения потянула к нему свои нежные руки, но усилием воли Тарджа попытался сохранить сознание, даже будучи уверен, что спит. Наверное, боль повредила его разум. С какой еще стати старался бы он не упасть в обморок посреди наполненного языческими богами сна?