Медальон льва и солнца

– Эт точно, – поддержал Венька. – А еще говорят, беда за бедой. Ну, короче, сначала преставилась мать нашей пострадавшей. Классическое заказное, ни исполнителя, ни заказчика найти не удалось. Потом подобная же неприятность приключилась и с папашей, причем прямо на похоронах. Громкое дело было, правда, давнее. Года четыре уже… или пять? Ну да главное, что бесперспективное, в смысле…

– Я понял.

Бесперспективное – слово на вкус, как огурец, кисловато-сладкое, с нечаянной горечью разгрызенного кругляша перца.

– Ну вот, короче, тут-то, казалось бы, и пойти всему прахом, где художнице с таким наследством управиться? Но! – Венька облизал пальцы. – Но наша Даша скоропостижно, точнее, скоропалительно выходит замуж. И за кого? За одного из сотрудников материной фирмы. Так что подсуетился наш Юра, молодец!

Венька, поднявшись, включил свет. И вправду пора. Трехрогая люстра с желтыми стеклянными цветами плафонов моментально привлекла мошкару – поналетело изрядно.

– Ну, короче, удачно получилось. То есть фирма пострадала, конечно, подмельчала, и прежних-то связей не осталось, но и разориться не разорилась.

– Понятно.

– Так вот, чтоб было совсем понятно, скажу, что и фирма, и квартира, и прочее имущество давным-давно переписаны на Омельского. Девушка-то крепко не в этом мире была, видно, он ей сунул бумажки, она и подмахнула. Все.

– Тогда выходит… – Семен попытался поймать ускользающую мысль.

– Вот именно, что выходит – не было у него мотива убивать! Не было! – Венька стукнул вилкой по столу, смутился и, положив рядом с тарелкой, зашептал: – Все и так ему принадлежит! По акту дарения. Хотел бы развестись – развелся б без проблем и дележек имущества.

Толстая ночная бабочка, описав пируэт вокруг люстры, ткнулась в стекло и скатилась на стол, плюхнувшись черным пятном, которое шевелилось, дергало короткими крыльями. Сгребя бабочку в кулак, Семен подошел к окну, открыл, вытряхнул наружу и, вытерев руки о джинсы, задал вопрос, который просто не мог не задать:

– Тогда кто? И зачем?

– А вот это хрен его знает, – философски ответил Венька, закусывая картошку огурцом.

«Мой дневник. Как давно я не прикасалась к нему. Перелистывая редкие записи, понимаю, сколь счастлива была когда-то, а теперь и не верится даже, до того давно это было и столько всего случилось после. Но попробую писать по порядку.

Смерть Левушки, героическая, как было сказано, однако разве ж от этого легче? Нет, нисколечко, все гадаю, все думаю, что было б с нами, не случись войны и его гибели. И порой сама не понимаю, о ком горюю больше, о нем или о себе. Моя беременность, внебрачная, стыдная, ссылка в деревню – для всех я пребывала в нервическом расстройстве и трауре, мы ведь были обручены, сама же… сама я и не помню, о чем думала тогда, чего желала.

Помню, отец говорил, что уладил проблему, что даже хорошо, что Л. погиб, что, будь он жив, неизвестно, как бы все повернулось, а так имеется бумага, свидетельство венчания… а значит, грех – не грех, и я уже не распутница, а вдова…

Не знаю, кто взял на себя грех венчания с покойным, мне было все равно. Или нет, пожалуй, что не все равно, пожалуй, очень горько с того, что какая-то бумага важнее человека и даже людей. Неужто все так и должно быть, по бумагам?

Я все пыталась понять. И пыталась простить Л. за то, что бросил.

Потом были роды, дитя… девочка. Я назвала ее Людмилой, на Л., в отчаянной попытке вновь воссоединить две буквы.

Бесполезное желанье. Н.Б.».

Никита