Медальон (СИ)

— А твой индеец не из робких. Верит в тебя….тебе,— она, как то грустно произносит эти слова, после чего тёмные глаза наполняются слезами.

Мэкхья Встаёт и ни чуть не прихрамывая направляется ко мне. Я упираюсь в старую шершавую стену за спиной. Тяжело сглатываю. Если он вот сейчас намерен прощальную речь оглашать, я не выдержу— прикончу его, и в отличии от Точо, окончательно.

Но он, как всегда, непредсказуем, подойдя совсем вплотную вытаскивает из кармана такой же чёрный ониксовый камень и тяжело дыша выдаёт:

— Мне тут камень одолжили. Ты бы его подменила. А они узнав, что он бесполезный не держали бы больше тебя,— он зло кидает камень о пол, тот крошится на миллионы чёрных осколков,— но обряд уже почти свершился…. не без чужой помощи,— он не оборачиваясь смотрит в сторону, где вжавшись в стену грустно сидит индианка. По щекам мелкими ручейками стекают слёзы.

Я не знаю, что и сказать. Просто смотрю на него испытующе, до сих пор понятия не имею, для чего он снова рискует жизнью ради меня. Сама не отдавая отчёт, что творю, я порывисто обнимаю его за талию и снова утыкаюсь носом в широкую грудь. Он тут же порывисто заключает меня в объятия, будто только и ждал, что я кинусь ему на шею.

Мы молчим, ощущая, как гулко бьются наши сердца. Говорят, в экстремальных условиях люди могут спутать нежные чувства друг к другу, с простой благодарностью— единение происходит лишь от того, что они в безысходной ситуации.

Совсем не симпатия объединяет их, а страх.

Так и у нас, наверное.

Глава 34

Резкий звук выбитой двери заставляет вздрогнуть.

Мэкхья сильнее сжимает меня в объятиях отгораживая от занявшего весь дверной проем Точо.

— Последняя лебединая песня? Как романтично,— произносит он смачно харкая на землю.

— Чего тебе?— спрашивает Мэкхья.

— С тобой пришёл поквитаться, бледнолицый,— насмехаясь парирует тот.

Мэкхья так зло вспыхивает, что на шее раздуваются вены, а лицо превращается в багровую маску. Он одним движением отодвигает меня за спину.

Атмосфера накаляется, вигвам буквально рискует вспыхнуть от искр, что летят. Двое мужчин ведут ожесточенную борьбу глазами, эдакая прелюдия перед кровопролитием.

Я внутренне сжимаюсь, ожидая, что они как шакалы набросятся друг на друга.

— Точо, я, — слышится нежный голос Воны.

Точо предостерегающе выставляет руку, при этом даже не поворачивается в ее сторону:

— Не сейчас,— грубо отрезает.

— Я ведь хотела….

— Я сказал, не сейчас,— переходит на крик, от чего молодая женщина плотнее прижимает мальчишку, — Ему здесь не место.

Вона ставит светлоголового на ноги и строго наказывает:

— Яс, иди к папе.

Челюсть моя мгновенно отпадает. Я вопросительно поглядываю на Точо, безуспешно пытаясь определить были ли это слуховые галлюцинации. «Мальчишка не сирота?»

Точо так и стоит с непроницаемым видом, пока малыш не торопясь, весьма вальяжно проходит мимо. Но только оказавшись снаружи, убегает в неизвестном направлении.

Медальон обжигает холодом, уже привычно сигнализируя, что беда тревожно поджидает за углом.

«Да я и сама в курсе».

Точо с серьёзными прищуром спрашивает, на этот раз меня:

— Сами послушно пойдёте или связать, и гуськом до вигвама провести?

Издевается.

— У тебя какая то нездоровая любовь к птицам,— парирует ему Мэкхья.

— Мы к вождю?— с нескрываемой надеждой спрашиваю я.

Точо открыто игнорирует вопрос и передаёт право выбора Мэкхье, понимая что толку от меня мало.

Индеец сжимает, мою ладонь, так крепко, что я кожей ощущаю, как на его запястье отчаянно отбивает чечётку пульс. Держит меня сильно, будто я в пропасть упаду, если отпустит.

До боли.

До дрожи во всем теле.

Иногда одно действие, говорит громче самых многообещающих фраз. Я смотрю на наши переплетенные руки и мое обезумевшее от переживаний сердце рвётся наружу.

Не так.

Все мучительно неправильно.

Пока я окунувшись в романтизм размышляю о несостоявшемся будущем, Точо времени зря не теряет. Выводит нас из, как назвал его Мэкхья загона, на самом деле старый заброшенный вигвам.

Он смиряет взглядом Вону, что плетётся позади нас. Та отступает.

— Твоя судьба решится позже.

И размашисто захлопывает дверь перед ее носом.

— Представление начинается,— кричит во всеуслышание.

Насмехающиеся глаза блестят агрессией.

Мы тащимся за ним точно прокажённые.

По обе стороны длинной колонной стоят взволнованные индейцы, нетерпеливо взирая на нас.

Они в обычном облачении— без краски, масок, непонятных набедренных повязок и прочей мишуры.

Я физически ощущаю их жалость. Они будто провожают нас в последний путь.

Совсем мне их настрой не нравится. Но разве поймёшь этих индейцев? Возможно, в этих бесчувственных людях просто проснулся дух сочувствия.

Откуда то из толпы к нам протискивается Юна. Она с деловитым видом, будто сторож в мавзолей, где недавно орудовали воришки несёт себя завершая движение.

Создаётся впечатление, что она следит чтобы я внезапно дёру не дала.

— Шагай,— хрипло командует мне.

Во мне вскипает злость раньше, чем я слышу ее тихое:

— Ты не получила предупреждения от Воны?