Таня отметила про себя, что Каминский говорил очень грамотно, и подумала, что этот человек получил хорошее образование. Девушка была недалека от истины. Бронислав родился в Витебске, учился в Петербургском политехническом. Бургомистр не любил рассказывать о своей юности, связанной с большевиками (брошенная ради Рабоче-крестьянской Красной армии учеба, потом партия большевиков, работа химиком-технологом на заводе и участие в социалистическом соревновании). Как поляк, в те годы Бронислав ратовал за включение Польши в СССР на правах автономии. Теперь он смеялся над своими взглядами и удивлялся своей недальновидности, которая стоила ему свободы. Однажды ночью к его дому подъехал черный воронок, и Бронислава доставили в НКВД. Следователь с желтым лицом, насквозь пропахший дешевой махоркой, предъявил ему жалкое обвинение – связь с польской контрреволюцией, – и его сослали в лагерь. Скудная пища, от которой крошились зубы, избиения и унижения зэками – все это вызывало желание свести счеты с жизнью, и рука Бронислава не раз готовила заточку, чтобы в удобный момент вонзить ее в грудь, но судьба распорядилась иначе. Однажды в лагерь приехал высокий, лощеный, чистенький капитан НКВД с розовыми и пухлыми, как у младенца, щечками, и вызвал Каминского в кабинет. Поляк шел, спотыкаясь на каждом шагу, ожидая самого плохого – пересмотра приговора в худшую сторону и прибавления срока. Что говорить, такое частенько случалось с заключенными, которые уже готовились выпорхнуть из северных лесов, из царства болот и комаров, отдав этим гнилым краям десяток лет, напоив полчища гнуса своей кровью, в родные пенаты, но все кончалось тем, что им приходилось снова задержаться еще на десятку. Однако, на удивление Каминского, лощеный офицер НКВД поднял тему доверия и недоверия, заговоров среди такого ненадежного люда, как заключенные, и предложил Брониславу сотрудничать с НКВД, то есть стать его осведомителем. Каминский согласился с такой радостью, что капитан пообещал выхлопотать ему освобождение – и выхлопотал. Будущий обер-бургомистр вышел на свободу и обосновался в Локте на спиртзаводе. Война дала ему возможность развернуться, при Воскобойнике немцы сделали его старостой поселка, а после смерти Константина поляк занял более высокое место, очень кстати вспомнив о своем арийском происхождении. Ну и что, что мать была обрусевшей немкой? Все равно немкой, а не еврейкой, жидовкой, низшим сортом… Эту нацию он откровенно ненавидел и в данном вопросе был полностью солидарен с немцами. В Локотской республике запрещались браки всех наций с евреями, газета «Голос народа» регулярно публиковала антисемитские статьи. Евреи не могли устроиться на работу. Этому народу не было тут места, разве что в гетто, которое устроил Каминский. Жители боялись оказать несчастному еврейскому люду хоть маленькую помощь. За это полагался расстрел, как и за укрывательство коммунистов. Вот почему, выслушав рассказ о злоключениях Марковой, Каминский еще раз пристально, будто раздевая, оглядел ее с головы до пят и строго спросил:
