Вот и Лампасова собиралась за меня замуж, потому что, так было положено. Не век же ей в девках! Отговорки, принятые в таких случаях, подходили к концу. Не за горами диплом, с распределением уже похлопотали, бытовых проблем нет (пока), к чему тянуть? Неприлично. Год максимум, и пора, пора. Хочется, не хочется, не ей было решать. И без того факультет невест, куда потом денется? С таким трудом добились направления от министерства культуры (структурировать тамошнюю лингвистику), но и у них одни бабы, не кабинеты – сплошные будуары. То, что поначалу в Лампасовой казалось родителям добродетелью – неспособность загулять, закрутить лихой роман, к середине университетского пятилетия обернулось явным пороком – чист был горизонт, а кораблю уже срочно нужен надежный порт. Потому, мне предложили. Благодеяние, не благодеяние, с чьей стороны посмотреть.
Я и смотрел. Было на что. Мысленно примерял на себя чужую, чуждую, какую-то тряпичную жизнь, и понимал: в том виде, в каком есть, лучше удавиться. И это не просто метафора. Нет, повешения за шею я подсознательно отчего-то боялся более всего. Знаете, у многих всплывает против воли даже, особенно в ситуациях, приближенных к экстренно-чрезвычайным, а после не отпускает уже никогда. Из всех видов насильственной смерти, какую бы ты выбрал? Колесование, утопление, газовую камеру или расстрел? Оказалось, я бы в случае надобности – жизнь за царя, грудью ребенка от пули, или с верой на плаху, – устрашился бы мало чего. А вот в петлю – чудовищное брало неприятие, не страх вовсе, но как бы непереносимая невозможность: так, узнав однажды из исторических романов, что приговоренных к сожжению (лютая казнь, вы не находите?) милостивый палач, за небольшую мзду от сочувствующих родственников, предварительно и украдкой душил – я тут же прикинул на себя. Не-ет уж, лучше вместе с дровами, как живое орущее полено, только не это! Во как проняло! И почему? Торпедоносец его знает! То ли в детстве насмотрелся кино про Космодемьянскую и партизан. То ли прочитал бог весть в какой грешащей детальными описаниями книжице (чуть ли не у Петрушевской). И ужаснулся собственному представлению: глаза из орбит, лиловый язык наружу, физия перекорежена, а под тобой лужа из дерьма и мочи. Любой средневековый костер покажется очистительным! Будто уходишь непорочным. А о всяком прочем и говорить нечего – подумаешь, яд или дно морское. Расстрел вообще красота, можно на прощание ввернуть что-то вроде «прощайте, товарищи!» и умилиться. Так что, если жизнь в доме Лампасовой совместно с папой, мамой и интеллигентной бабушкой я рассматривал как вариант худший в сравнении с удавлением, то… Ну, вы понимаете.