Медбрат Коростоянов (библия материалиста)

Я, наверное, пошел бы, с дорогой душой, Москва вовсе не казалась мне самоцелью, домой, в Синеморск, вернулся бы с радостью, я вообще изначально готовился пойти служить туда, куда пошлют. Беда только, что меня посылали не те и не туда. Все началось с того, что я получил предложение. От Вени Лепешинского, моего бывшего соседа. Как в плохом романе о неверных любовниках, он внезапно возник на моем пороге, точнее в дверях моей аспирантской комнатушки-пенала, полной дружелюбных тараканов и неприветливых порожних бутылок, которые еще не приспело время сдавать (если скопить достаточно, то получается разово вполне достойная сумма). Улыбающийся и какой-то непривычный. Нездешний. Не похожий ни в чем на прежнего Веню Лепешинского, серьезного, смурного, но и способного очаровывать с первого взгляда девичьи сердца. На прежнего Веню, обожавшего чуть ли ни провинциальную немецкую педантичность и злоупотреблявшего занудной аккуратностью – он даже заношенные носки сушил на ржавой батарее, тщательно разгладив и подстелив газетку, и придав им строго параллельное направление. И вдруг! Ну то, что он осклабился, будто террорист Абу-Нидаль (был такой во дни моей юности и страшно кровожадный) при виде бесхозной ядерной, ракетной установки, – это ладно. Мало ли, радость у человека! А может, и мне был рад, почему нет? Все же четыре года мы жили соседями. Хотя очень близко не сдружились, и не в силу разницы характеров, нет. Не хватало наличного времени: я в бегах по неизменной, общественной линии, Веня тоже занят был по самую систему ухо-горла-носа, выкручивал, что мог, из своей способности фантастически проворно печатать на машинке, древней, как старуха Изергиль, кряхтящей «Оптиме», – я, кажется, привык даже засыпать под пулеметную череду перестуков, и когда мы с Веней разъехались, будто бы заскучал, будто бы бессонница одолевала меня, не хватало этих долбящих по мозгам туки-туки-туков.

Я тогда же немного и засомневался: Веня или не Веня? Вид у него был… Разухабистый был у него вид. Кошмарный пиджак мешком, зловещего перезрело-помидорного цвета, сверкающие ботинки с пряжками, будто у придворного канцеляриста (?), но мне на ум пришло именно такое сравнение. Бросилось в глаза, словно в меня кто прямо ткнул этим самым пиджаком – и пуговицы блестящие, железные, вычурные. Это Веня-то! Он говорил со мной нарочно свысока, как если бы делал мне снисхождение и своим визитом, и своим предложением. Как я понял с его слов, Вене нужен был – до зарезу, тут уж ни к чему скрывать, – надежный человек. Честный, проверенный и не избалованный. Потому что, у Вени теперь собственный валютно-обменный пункт, от банка «Черезбуквухернячтозначит», или как-то так. И вот, доверять в этом самом пункте он, ну абсолютно никому не может! А потому срочно требуется надсмотрщик, за порядком и в фискальных целях. Зарплата триста бэ… не блядей, понятно, но баксов. Так что, завтра в семь утра, Армянский переулок, ну там найти легко, одна его вывеска и есть бельмом. Оборот растет, потому определенная перспектива будет. Я послал его. Беззлобно и смешливо, даже не на три буквы, а в какое-то неожиданное ведро изюма. Почему? Да развеселился, много поводов что ли надо, если хочешь кого-то куда-то послать. Валюта, обмен, контора, крыша – лишние это были для меня реалии, я не желал их признавать и подчиняться их варварской власти.

– Ты что, псих? – Лепешинский меня не понял. Он удивился настолько сильно и серьезно, что мне показалось, будто даже железные пуговицы осыпались с его лоточно-овощного пиджака. Постучал литой печаткой по рабочему моему столу: туки-тук, все ли дома? (наверное, туки-тук остался любимым его звуком, визитной карточкой прошлого, а может, совпадение). – Завтра, в семь утра, – уже несколько растеряно повторил он.

– Хоть в восемь, – хохотнул я. – Только зря прождешь. Чаю хочешь? Или чего покрепче? Водяра есть, не первый сорт, конечно. Но сорт не главное. Главное градус.

Тут уже Лепешинский послал меня, и с водярой, и с чаем, и с градусом. От души. И вроде назад вернулся тот самый Веня, который по утрам вечно отнимал у меня грохочущий будильник, дабы я «чуточку дал изможденному человеку поспать, свинья ты скотская!», и уговаривал в очередную сессию есть пудами рыбу-хек, потому что фосфор полезен для мозгов, а «за компанию и жид удавился».

– Ты чего выеживаешься? – спросил он, наконец, нормальным голосом, без уничижительных гримас. – Или тебе «сладкой жизни» не надо? Лови моменты! Пока дают. Или ты из себя строишь Че Гевару?

– Почему, Че Гевару? – удивился я.

– Потому что, воевал с ветряными мельницами, как Дон Кихот.

– Ни с кем я не воюю, и даже не собираюсь. А тебе напомню из Лиона Фейхтвангера: «лучше быть Дон Кихотом, чем мельницей, которую принимают за великана». Усек?

– Я-то усек. А ты? Чего делать будешь? Ждать, когда твой диалектический материализм понадобится? Не понадобится, не надейся. Не на этом свете, – Веня вдруг резко втянул носом воздух и хрюкнул. Натурально хрюкнул, словно обиженный хряк перед пустым корытом.