Медбрат Коростоянов (библия материалиста)

Алеше пришлось устраиваться дальше по собственному разумению. В его случае, выбор был невелик. Точнее сказать, такового вообще не было. Театр лилипутов «Магеллан», – причем выходил здесь кругосветный мореплаватель, оставалось загадкой квадратуры круга, – все же приличное, хотя и маловразумительное название, скрывавшее за своей вывеской полухамское, натурально эксплуататорское отношение хапуг-администраторов, счетоводов-чинуш, надзирающих худсоветов и различных культкомиссий. Скучно рассказывать. Разве отдельные детали, характеризующие исключительно самого юного Алексея Олеговича Дурново. Во-первых, он взял себе новое, сценическое имя-псевдоним, отныне и навек превратившее его в Ореста Бельведерова, по молочной молодости лет – героя-любовника на первых ролях. У него оказался несравненный талант к лицедейству. И к постановочно-драматургическому творчеству: наиболее удачные фарсы и скетчи принадлежали именно его перу, я сам удостоился прочесть один, сохранившийся одноактный водевиль «Вагоновожатый Мясоедов», прелестная вещица, знаете ли, о том, как…, прошу прощения, я уклонился в сторону несущественного. Итак, свои пьесы Орест Бельведеров писал, режиссировал, костюмировал, дирижировал собственноручно. Для театра он обернулся редкой находкой. Душа любой честной компании, чуждый естественной актерской зависти – завидовали в основном ему и не только собратья-лилипуты, вдобавок ко всему неудержимый дамский угодник. Весь без исключений «Магеллан» по сей день, наверное, помнит его ослепительную дуэль на тренировочных рапирах со вторым трагиком Казимиром Успенским, едва не стоившую последнему отрезанного уха. И ладно, если бы Орест спорил только из-за женщин своего круга! Он готов был добиваться расположения всякой понравившейся ему дамы или девицы, невзирая на препятствия в росте и возрасте. Насколько успешно, его устные мемуарные воспоминания скромно умалчивали, но надо полагать, что не всегда старания героя-любовника Бельведерова заканчивались неудачей. Возможно, более откровенны на сей счет оказались бы мемуары письменные: Орест, как бы ни был он занят, каждую неделю сочинял пространные послания близким, причем отдельно отцу, матери и даже сестре Валентине. И получал с такой же регулярностью в ответ ахи, охи, когда восхищенные, когда сочувственные – родные старательно копили на антресолях связки афиш с новым именем сына, выведенным гигантскими цветными буквами, гордились им неимоверно, хотя и не совали заслуженные лавры Алеши под нос злопыхателям, дабы не сглазить везение завистливым карканьем.

В пришедшейся ему весьма по сердцу калейдоскопной, кочевой театральной атмосфере, возможно, Орест Бельведеров и задержался бы до конца дней своих, завел бы семью, детишек, наладил бы перелетный, гастрольный быт. Возможно, вполне. Что так бы оно и вышло. Если бы не одно обстоятельство. Точнее, один жанровый портрет. Не сам даже портрет – оригинал его висел, как и положено, в Королевском музее Брюсселя, – но весьма подробная, масштабная и качественная репродукция оного. «Смерть Марата», Жак-Луи Давид. Как до сей поры довольно распространенный этот агитационный штамп, входивший в излюбленный традиционный набор разнообразных уездных музеев истории и революции, не попался Оресту на глаза, трудно было объяснить. Но, верите ли, всяко разно случается. Я лично знавал одного достойного, очень занятого человека, с партбилетом между прочим, который понятия не имел, как выглядел, пусть и приблизительно, Карл Маркс. Вот так получилось: телевизионное кино о первом материалисте-коммунисте он не смотрел, а мимо памятников и монументальных барельефов проносило его как-то равнодушно, безмысленно, безассоциативно. И почему-то, как следствие, он полагал, будто бы автор «Капитала» внешностью своей очень сильно походил на актера Марка Бернеса в роли командарма Котовского (которого, надо заметить, одесский любимец никогда ни в одной киноленте не играл). Бред? Бред. Не поверил бы, если бы сам не был знаком. Потому, человеческое внимание произвольно-избирательно, если само не подозревает, что именно оно ищет.

Орест Бельведеров как раз не подозревал, что именно он искал. Свою страсть к определенному историческому периоду и французскому языку он вообще никак не объяснял. Подумаешь! Кого-то тянет собирать спичечные коробки, кого-то – пустые сигаретные пачки, кто-то жить не может без старообрядческих антикварных икон, кто-то – без груды радиотехнических деталей, которые при помощи верной паяльной лампы превращает в новаторское изобретение. К тому же, Орест был несколько безразличен к изобразительному классическому искусству, напротив, обожал абстракционистов, дадаистов, и вообще неформалов крайнего толка, пристрастие ему сходило с рук, ну что взять с неполноценного, да еще из театра лилипутов?