Медбрат Коростоянов (библия материалиста)

В общем, сам Мотя не успел. Тело его лежало на грязном, затоптанном линолеуме, лицом вниз, раскинутые руки и ноги повторяли рисунок Витрувиева Человека. Обыкновенное мертвое тело, уже без своего хозяина. Где он был сейчас? Я стал размышлять об этом, чтобы хоть на чем-то сосредоточиться. Иначе бы я точно сошел с ума. Взгляд у меня, я думаю, был очень безумный. Потому что, когда они вошли, то они испугались. Ваворок был с ними: едва все кончилось, очевидно, захотел самолично, не доверяя никому. Представляю себе зрелище, тот еще видок! Только теперь представляю. Когда прошло уже столько лет.

Озверелый мужик в дамской, окровавленной вязанной шапке с цветами из люрекса, разорванная майка сплошь в бурых потеках – я и не заметил тогда, в пылу боя, что мне изрезало осколками стекла сплошь обе щеки, шею и лоб. Так что кровищи было! Хорошо, уцелели глаза. И эти глаза говорили – только сунься, падла, порву! Тем более, в руках у меня был автомат. Заряжен или нет, про то одна Тамара Глоба ведает. Выяснять желающих не нашлось.

– Заберите его! – повелел Николай Иванович, и указал на пустое, обожженное во многих местах тело Моти. Меня он словно бы старался не замечать. Но все же глянул украдкой, с глумливой опаской: вмешаюсь или проглочу? Я был для него поганый, вообразивший о себе лох с «калашом».

Я рассмеялся. Если бы они знали! Да пусть забирают на здоровье. А там бальзамируют, молятся, распыляют на молекулы. Дураки! Бездарные пещерные дураки! Я засмеялся громче. Но это не была истерика. Это было безразличие превосходства, хотя тогда я еще не понимал. Я не боялся смерти, я не боялся Ваворока, и уж тем более его клонированных братков. Я смотрел на них и глупую их суету, и видел, как уходит вчерашний день. А я пойду в день завтрашний, даже убитый пойду. Ваворок, не сдержался, испуганно уставился на меня. На меня!

– Да не стану я стрелять! Не бойтесь! – все еще сквозь прорывавшийся хохот успокоил я.

– А где все? – вдруг нелепо и даже растеряно спросил он.

– Ушли! Все ушли! Не найти и не достать! – я давился смехом. – И вы проваливайте!

Ваворок вдруг послушался. Я уже знал – он не станет меня убивать, потому, зачем убивать того, кому это все равно? Какое в том удовольствие? А прочим его подчиненным уголовничкам я тем более не был интересен. Зачем? Дело сделано, дальше не их забота. Лично ко мне они не испытывали вражды. Разве поиздеваться просто так – но лошара-то с автоматом, ищи чудаков! И тут… Уже в дверях мертвый Николай Иванович обернулся и спросил. Вы не поверите, но выпотрошенная мумия тролля задала мне точно такой же вопрос, какой совсем недавно задавал мне ОН возле заряженной смертью «восьмерки». По сути тот же самый вопрос, только отлитый в другую, единственно доступную мумии форму.

– Не хотите поработать на меня? Я хорошо плачу за преданность.

– Не-е-е-т! – если бы можно было подавиться и подохнуть от смеха, это бы непременно случилось в ту минуту со мной. Но я с неимоверным усилием заставил себя. И ответил более-менее серьезно: – Вы не можете заплатить мне тем, что нужно мне. Я же не никогда не научусь делать то, что нужно вам.

Ваворок вышел молча вон, словно бы обиженный. А я подумал: дался я им всем! Ладно, еще спецслужебный бог, но этот-то кадавр на что рассчитывал? Если я уж отказал ТОМУ! – я засмеялся опять, на сей раз это натурально была истерика. Мне едва достало сил, чтобы принудить себя остановится. И мы с вами тоже сделаем сейчас небольшую остановку. Чтобы я, наконец, смог поведать вам то, для чего пришло ныне время. Последнюю, исключительную историю загадочной особы; кого я не мог титуловать иначе, как только:

ЦАРЬ ГОРЫ

Потому что, это настоящая история Моти. Или Петра Ивановича Сидорова, как вам будет удобно и угодно.

Изначально в своем мире и месте он был «кахёкон», это приблизительное, хотя и несмысловое сочетание звуков, если перевести на тональный, доступный нам язык – перевести через тысячи рубежей, отделявших вселенную Моти от нашего пространства и времени. «Кахёкон» – нечто, вроде тайного советника, первого министра, главы администрации президента или, может быть, шамана племени. При вожде, не при вожде, но при персоне, обладавшей сознательной личностью и руководящим статусом над группой тоже личностей, однако, подчиненных ей. Можно сказать, что Мотя-«кахёкон» министерствовал с пользой и достоинством над вверенным ему фронтом работ, в общем, был особой уважаемой и обладавшей общественно-политическим значением. Но обладавшей этим значением где? Вот вопрос. Это «где» и станет решающим откровением в его истории.

Я перескажу, как только смогу подробно и связно, что довелось мне прочитать в Ольгином дневничке, а затем услышать и воспринять во время нашей с Мотей, сентиментально-прощальной прогулки у больничной ограды. Как и то, почему услышанное сделалось настоящим откровением для меня. Откровением о бытии. Или о сущем. Потому что, ни то, ни другое определение не годилось уже, но ничего иного мой мир предложить к услугам Моти не смог. Пришлось нам с ним тогда объясняться и обходиться тем, что есть.