Медбрат Коростоянов (библия материалиста)

В его системе бытия не существовало временного деления, в нашем с вами понятии. А то, что ему соответствовало, было локально обратимым, словно петля Мебиуса. Ибо «терморяне» – назовем для краткости так одушевленных существ из его мироздания, – вообще передвигались по большей служебной и приватной части отнюдь не в привычном для нас четырехмерном пространстве-времени. Шкала их повседневной жизни была температурной, хотя это очень поверхностно сказано – ибо абсолютным нолем по Кельвину они ничуть себя не ограничивали. Как сие может быть? Спросите вы. Погодите, и получите ответы. В общем, способ их существования не особенно важен. Но важно то обстоятельство, что сознательная часть их существа находилась уже на столь необозримо высоком уровне развития, насколько мы вообще можем вообразить, а воображаемое умножить примерно на возраст нашей вселенной. Срок их жизни – именно жизни, как организованных сложных созданий, – отнюдь не имел конкретного предела, самое удивительное, ходил как бы по замкнутому спиральному циклу, словно у птицы-феникса (не отсюда ли ассоциативные народные сказания, ведь в бытии все взаимосвязано). Однако срок этот исчерпывался сам собой, когда исчерпывалась соответственно сознательная личность. Потому что, не могла преодолеть свою монадную единичную суть. И как любое существо, однажды уставало пребывать в замкнутом на себя одиночестве. «Терморяне» обладали огромной и даже чрезмерной способностью к эмпатии, легко перенимали и переживали боли и страдания соседа, все же, каждый оставался сам по себе и внутри себя – от проклятой «1» было никуда не деться. Поэтому «терморяне» в конце концов, все же пресыщались процессом непрерывного бытия, то есть, в нашем понимании, умирали. Иначе говоря, прекращали как раз свое единичное существование. Старело не то, что у них называлось телом, к несчастью, ослабевал их сознательный дух. И с этим ничего уже поделать было нельзя.

Великий «кахёкон» своего народа и племени, выдающийся далеко из рядовых «терморян», вращался в жизненной петле Мебиуса не считанное количество периодов. У него хватало дел и проблем. Когда отвечаешь один за многих, помирать, выходит, совсем некогда. Поскольку персоной он был чрезвычайно активной, то как-то упустил все сроки усталости, работая ради общего блага, что называется, на износ. А когда хватился – понял, что давным-давно исчерпал все мыслимые резервы желания жить. И тогда великий «кахёкон десяти вождей» – так соотносительно его стали титуловать, очевидно, по причине, что ему довелось пережить, пересидеть, «перетерморить» именно стольких прямых наследственных правителей, – принял решение покончить счеты с осточертевшим бытием. Что же, великого «кахёкона» можно понять, даже Макаренко бы надоело, занимайся он этак с тысячу лет одним и тем же, пусть и любимым, делом. В общем, великий «кахёкон» отпустил свой термальный режим на волю, то бишь, испустил добровольно дух. В его системе любой заштатный обыватель уже давным-давно знал то, что для меня было лишь едва смутно прозреваемым предположением: всякий душевный процесс есть род поля. (Правда, как оказалось, пока для нас недоступной в понимании природы, и род этот, к тому же, заключал в себе изрядное множество полярных видов). Коему полю в момент смерти тела надлежит непреложно выключиться. С облегчением. Великий «кахёкон» тоже думал так и того же ждал. Однако не дождался. Тело его безупречно разложилось на терморальные составляющие, а чертов дух остался – вообразите, будто бы электрический разряд сконцентрировался зримо и осязаемо в шаровую молнию, все равно никакой другой параллели предложить для ясности не могу. Что-то в процессе, естественном и заурядном, внезапно пошло не туда. Представьте теперь весь ужас сознательного живого существа, которое поневоле оказалось в подобной ситуации-ловушке. И забудьте забавные истории о привидениях. Ничего забавного в положении детерморизованного, иными словами мертвого, «кахёкона» в помине не было. А был кромешный ад и беспросветный мрак, потому что, это вышло чудовищное развоплощенное бытие. Зато к его услугам вдруг оказался весь монадный мир, в мириадах его измерений и представлений, тот самый, который меряют на единицу. Какой-то срок своего существования, скажем, в виде голого душевного поля, усопший и, тем не менее, живой, великий «кахёкон» мыкался. От одной вселенной к другой, от микрокосма к макрогигантским измерениям, и нигде не мог сыскать приют. Пока не сообразил, как следует ему управлять неисчерпаемой природой своего поля, и как, – это было главным, – преобразовывать себя в вещественные, организованные сущности. Ибо, если материальному высокоразвитому телу под силу генерировать из себя сознательные поля, то почему бы однажды не случиться процессу обратному? Иначе – заблудшей душе синтезировать для своих нужд плотскую обитель.