Медичи. Крестные отцы Ренессанса

Медичи потеряли опору в городе и были отправлены в ссылку, но в отличие от той, что выпала шестьдесят один год назад на долю Козимо, сейчас такой поворот событий не ожидался. Не было сделано никаких приготовлений, а ведь нынешнее изгнание, судя по всему, должно было быть долгим. Как только Пьеро и его брат кардинал Джованни бежали из города, партийная машина Медичи попросту остановилась, а еще совсем недавно первая флорентийская семья очень скоро стала предметом открытого поношения во всех слоях общества. Об этом свидетельствует хотя бы тот факт, что, вернувшись из штаб-квартиры французской армии во Флоренцию, Джованни и Лоренцо ди Пьерфранческо де Медичи дошли до того, что приняли новое имя — Пополано, то есть «люди из народа». Из дворцов были выброшены все эмблемы Медичи с изображениями щита и palle, а два дома, где жили люди, находившиеся на службе у Медичи, просто сожгли дотла. Палаццо Медичи на виа Ларга был разграблен, но сжечь его не успели — синьория разместила в нем городское ополчение. Хранившиеся же там сокровища стали предметом официальной инвентаризации, ибо большая коллекция драгоценных камней, собранная Лоренцо, картины, скульптуры и иные, менее поддающиеся переноске ценности, перешли в собственность синьории. Статуя Давида была извлечена из cortile дворца и поставлена на пьедестал на пьяцца делла Синьория. Очередной гонфалоньер и синьория присвоили также 16 000 флоринов наличными из местного отделения банка Медичи, который и без того оказался на грани банкротства и такой удар вряд ли мог вынести. Тем не менее другие отделения каким-то образом удержались или были реанимированы, ибо, как увидим, банк будет продолжать свою деятельность еще по меньшей мере в течение столетия.

Вся эта собственность Медичи была передана городу на том основании, что нажита за счет граждан. В качестве последнего жеста, символизирующего окончательный разрыв с наследием Медичи, синьория отменила приговоры, по которым семьи Содерини и Пацци были изгнаны из города, и пригласила их вернуться.

Тем временам, пока во Флоренции происходили все эти драматические события, больше напоминающие хаос, на территории республики тоже царил беспорядок. Карл VIII вошел в Пизу, этот главный мост, дающий Флоренции выход в море, и объявил ее «свободной от тирании Флоренции», хотя на деле она превратилась просто в территорию, оккупированную Францией. Пьеро де Медичи уже давно согласился с этим, и тогда синьория не посмела бросить вызов Карлу, отменив эту договоренность; теперь же она направила в Пизу четырех посланцев, полномочных заявить протест против оккупации. Одним из этих посланников был Савонарола, высоко поднявшийся в условиях вакуума власти, который образовался с уходом Медичи.

Сомнительный дипломат и переговорщик в лучшие времена, Савонарола должен был в Пизе превзойти самого себя. К ужасу остальных членов делегации, он обратился к Карлу VIII и его придворным с речью поистине мессианской. Еще большей неожиданностью стало его уподобление французского короля бичу Божьему, призванному покарать граждан погрязшей в пороке Флорентийской республики. «Ты пришел, как Служитель самого Всевышнего, — громыхал он, — как символ Божественной справедливости. Мы приветствуем тебя с открытым сердцем и улыбкой на лице». Затем, резко переменив тон, Савонарола заявил, что Небеса могут жестоко покарать даже собственного посланника, если король Франции нанесет каким-либо образом ущерб Флоренции. В сравнении с Пьеро де Медичи Савонарола действовал прямо противоположным образом, и его речи могли иметь тяжелые последствия, прежде всего для него самого: Карлу VIII ничего не стоило отправить на плаху какого-то там выскочившего из-под узды приора. И многие, включая папу, приветствовали бы этот шаг. Но как и в общении с гуманистами, Савонарола знал, кому бросает вызов. Карл VIII разделял средневековую концепцию всеприсутствия Верховной Воли, как знал он и то, что французский король не чужд суеверия. Человек, стоящий перед могучим властителем в грубых башмаках и изношенной рубахе, говорил с убежденностью святого. Казалось, ему ведома Божья воля, он утверждает даже, что его устами вещает сам Бог. Один посланец Бога напоминает другому об ответственности роли, которую ему назначено сыграть свыше. Карл VIII сдержал себя, придворные и люди с оружием в руках застыли в благоговейном молчании, а неумолимый священник круто повернулся на пятках и вышел.