Медичи. Крестные отцы Ренессанса

Как пишет в своей знаменитой, но не всегда достоверной книге «Жизнеописания художников» Вазари, в 1489 году Лоренцо де Медичи решил открыть школу для скульпторов. В поисках способных учеников, он обратился к Гирландайо, и тот рекомендовал ему четырнадцатилетнего Микеланджело. Школа располагалась в саду рядом с площадью Сан-Марко, в нескольких минутах ходьбы от палаццо Медичи; здесь, в павильоне хранилась семейная коллекция древнеримских скульптур, начало которой было положено Козимо по совету Донателло. Во главе школы стоял бывший ученик последнего Бертольдо, талантливый автор бронзовых скульптур, настолько, по словам Вазари, «старый, что он уж и работать больше не мог». Летом скульптуры переносились из павильона в сад, и ученики, устроившись в тени, прилежно копировали их. Впоследствии Микеланджело неизменно утверждал, что он самоучка, и дар ниспослан ему одним только Богом, но, судя по всему, стареющий Бертольдо все же научил его лепить фигуры из глины и воска. С ранних лет Микеланджело, как утверждают, обладал удивительной способностью резки по камню, так что он становился в его руках податливым, как воск.

Вошедшая в легенду первая встреча Микеланджело и Лоренцо де Медичи в школьном саду знаменовала собой поворотный пункт в жизни художника. Орудуя молотком и резцом, Микеланджело тщательно вырезал из гранита голову старого ухмыляющегося сатира, используя в качестве модели античный оригинал. Он был настолько поглощен своим делом, что не заметил, как сзади подошел и остановился Лоренцо, буквально потрясенный тем мастерством, с каким этот совсем еще подросток добавляет все новые черты поблекшему от времени осколку старого мрамора, что стоял перед ним. Микеланджело работал над черепом, выдалбливая в этот момент рот сатира. Вот он осторожно отколол кусок камня, обнажая язык, а затем ряд зубов, один за другим, верхних и нижних. Внезапно он почувствовал, что на него смотрят. Микеланджело круто повернулся и залился краской. Лоренцо мягко улыбнулся и, слегка наклонившись, чтобы рассмотреть поближе, указал на ошибку — у старого сатира не может быть всех зубов.

Юный скульптор помрачнел — как он мог так промахнуться? Как только Лоренцо отошел, Микеланджело вернулся к работе. Он отколол у сатира один зуб и сделал углубление в десне, чтобы все выглядело естественно: зуб выпал. Вскоре Лоренцо вернулся и буквально ахнул от изумления; именно после этого инцидента Микеланджело и получил приглашение перебраться в палаццо Медичи. Ему была выделена комната и нечто вроде стипендии — сумма, эквивалентная пяти флоринам в месяц (чуть больше половины того, что получал — и этого вполне хватало, чтобы содержать семью, — квалифицированный ремесленник). Чтобы уладить положение в доме, отцу Микеланджело было даже предложено место на таможне.

Отныне и в течение ближайших четырех лет Микеланджело трапезничал с Лоренцо и его семьей — как до него Боттичелли, а возможно, и Леонардо. В такой обстановке подросток несколько растаял, утратил свою обычную замкнутость, и Лоренцо принялся зазывать его на встречи в Платоновской Академии. В отличие от Боттичелли и Леонардо Микеланджело сразу схватывал суть разговора — полученного образования было достаточно. Так и видишь его сидящим где-нибудь сбоку и прислушивающимся к тому, как Пико, Полициано и другие блистают эрудицией и умом. Вскоре Микеланджело проникся философскими идеями Платона, богатство которых расширяло догматы его религиозной веры. Стихи, что они читали, доказывали возможность выражения чувств в словах, чувств, которые у него застыли где-то внутри; должно быть, читал Микеланджело и современную поэзию, во всяком случае, примерно к этому времени относятся его собственные стихотворные опыты. Хотя его поэтический дар разовьется вполне лишь несколько лет спустя, даже первые стихи — это далеко не просто любительские упражнения трудного подростка. Со временем Микеланджело превзойдет даже Лоренцо де Медичи и его поэзия станет одной из ярчайших страниц итальянского языка. Самые ранние из дошедших до нас строк свидетельствуют, что и начинал он, можно повторить, сильно:

Лишь я один, горя, лежу во мгле,
Когда лучи от мира солнце прячет;
Для всех есть отдых, я ж томлюсь, — и плачет
Моя душа простерта на земле.

[6]