Мединститут

– Я не понимаю, – ещё больше бледнел тот, – что такого-то? Мне срочно идти надо, на почту. У меня на 21.00 переговоры с домом, с матерью. Пустите, ребята…

– Наличие запаха алкоголя изо рта, – разъяснил Мюллер,– даёт основания мне вас остановить и выяснить ФИО. Вы знаете, что в общежитиях мединститута строжайше запрещено употреблять спиртное! Что пили? С кем пили? Где взяли?

– Не пью я вообще…Вам показалось… это, наверное, от меня так пахнет одеколоном «Шипр»!

– Андрей, подойди сюда, понюхай этого кадра. Пахнет? Да вы дышите! Не в себя!

– Конечно, пахнет, – подтвердил Андрей. – Заметно, во всяком случае.

– Вот. Ему тоже показалось? Всё, два свидетеля есть. Назовитесь, молодой человек, и можете быть свободны, идти на свои переговоры.

– Я назовусь, а вы меня запишите, что пьяный был, – подозрительно хлюпал носом задержанный. – Потом доказывай, что не верблюд. Не пил я! Вот и весь сказ. Вам надо – вы и узнавайте.

– Как вы себя ведёте?

– Я себя нормально веду! – закричал бедолага – студент, понявший, что ему терять нечего и начал вырываться из цепких рук активистов. – Я не пил! Не имеете права задерживать, у меня переговоры срываются! Пустите!

– Властью, данной мне народом, я имею право задержать вас до выяснения личности. Тем более, вы без пропуска… Не назовётесь – отведём в 27-е отделение милиции. Там быстро установят…

– Пропуск в комнате… – сразу сдавался задержанный при упоминании милиции. – Сейчас принесу.

– Андрей, сходи с ним, посмотри там, а то ещё сбежать надумает!

Антон и Наташа поспешили выйти, пока Сева, отправив четверокурсника за пропуском в сопровождении молчаливого самбиста Андрея, не повернулся в их сторону. То, что Мюллер и Булгаков учились на одном курсе, сейчас ничего не значило. Начальник «Комсомольского прожектора» и должен был проявлять особую принципиальность именно со своими, чтобы не заподозрили в мягкотелости. Шансы Булгакова застрять на вахте были более, чем высоки: отсутствие пропуска, запах алкоголя изо рта, попытка нелегально провести в общежиите постороннюю. А если он ещё начнёт некорректно вести себя и препираться…

В общежитие был другой путь – через подвал. Туда вела малозаметная дверь с улицы, с внутреннего двора, которая должна была быть наглухо заколочена. Её и заколачивали каждую неделю дежурные слесаря гвоздями – стомиллиметровками, но студенты не желали мириться с этим и тут же отколачивали, сохраняя за собой право беспрепятственного круглосуточного прохода домой.

– Может, не надо? – испугалась Наташа, когда Антон толкнул старую, обитую жестью дверь. Та со скрипом подалась, из проёма пахнуло подвальной сыростью.

– Надо, Наташа. Надо, – с повышенной серьёзностью ответил медик. – Пошли, не бойся. Я тут с завязанными глазами могу пройти.

Они пробрались в полной темноте между толстыми трубами. Несколько поворотов- и впереди забрезжил свет. Антон первым поднялся по узкой лестнице и приоткрыл ещё одну дверь, выглянул. Она выводила в один закуток внутрь общежития, к душевым. В этот час в закутке никого не было. Булгаков сделал знак подружке, и та вышла следом.

– Теперь спокойно, – предупредил он. – Тут нас никто не тронет.

Действительно, несмотря на комсомольскую проверку вахты, внутри общежитие выглядело безмятежным и родным. Поскольку время было довольно позднее, жильцы почти все были дома. Часть обитателей «крепости» была занята тем, что готовила ужин. Холодильники имелись только у иностранных студентов. На всех кухнях было оживлённо, у раковин и столов суетились студенты, на газовых плитах кучно кипели кастрюльки и шипели сковородки. Юноши предпочитали варить пачковые рыбные пельмени или жарить картошку на маргарине, девушки готовили несколько разнообразнее и вкуснее. Хотя ничего более убогого, чем студенческий стол в середине 80-х, когда почти всё съестное стало дефицитом, представить себе нельзя было.

Городские студенты питались плохо. Не имея времени стоять в очередях, они довольствовались двумя вышеуказанными блюдами; деревенские, те, у кого родители жили за городом и имели хозяйство, были в несколько лучшем положении, снабжаемые домашней консервацией. Впрочем, бесшабашная юность была мало склонна обращать внимание на такую мелочь, как кормёжка. Медики вообще – все в основном здоровые люди, переваривающие любую органику.

К тому же родная Партия, неустанно заботясь о повышении материального благосостояния трудящихся, вот-вот должна была ввести в действие Продовольственную программу. Это успокаивало сознательных. Несознательные шёпотом рассказывали друг другу анекдот, как диктор Центрального телевидения сообщал, что, мол, «дорогие телезрители, сегодня в 21.30 по первой продовольственной программе будет показан бутерброд с копчёной колбасой», злобно смеялись и тоже успокаивались.