Мединститут

Он боковым зрением оглядел сероглазую студенточку, сидевшую слева. Берестова была не из тех девушек, которые сражают воображение сразу. Ничего такого рокового или трагически-магического, ничего таинственного и особо загадочного в ней не было. Это была вполне обыкновенная советская девушка – весёлая, жизнерадостная, компанейская. Ей очень шло быть студенткой мединститута и носить белый халат с белой шапочкой, из-под которой слегка выбивалась каштановая чёлка. На коллективных снимках группы и курса она ничем не выделялась из массы других медичек. Берестова не чуралась компанейских застолий, курила, смеялась анекдотам «про поручика Ржевского», употребляла нецензурные слова, никогда не была активисткой и в комсомоле состояла так сказать, для статистики. Училась она сильно, но и отличницей никогда не была, и выше твёрдой «хорошистки» не поднималась.

Всё это Антон знал, со всем был согласен, и ничего хорошего, кроме плохого, к портрету однокурсницы прибавить не мог.

«На что я рассчитываю? – спросил он себя. – Аутоспермотоксикоз замучил? Так, вроде, вчера разгрузился…»

Нужно было хоть поздороваться, хоть что-то сказать – в конце концов, у них нет никакой причины быть врагами – но решиться на то, чтобы издать хоть звук в адрес беззаботно смеющейся соседки Булгаков ни за что не смог бы. Он вздохнул и решил больше никогда сюда не садиться.

Время подходило к девяти часам, и зал быстро заполнялся. Протиснулся в дверь и уселся на второй ряд массивный Гиви Георгиевич. Не торопясь пробрался в середину четвёртого ряда клинический ординатор Горевалов. Открытое лицо его говорило о полном довольстве жизнью и о скрытых возможностях, которые будут обнаружены в своё время. По пути на место он пожал несколько рук, их тянули к нему со всех окрестных рядов. Антон ещё раз удивился – клинический ординатор всегда был ненамного выше, чем студент, штатные хирурги относились к ним свысока и никогда не спешили с приветствиями. Пётр Егорович и сидел среди хирургов как равный, хотя в должности был всего три месяца, а другие клинординаторы, даже второго года, занимали места намного дальше от сцены.

Показался Самарцев и сразу юркнул на первый ряд. Булгаков вспомнил его совет извиниться и нахмурился. Антон всё не видел среди собравшихся своего «сэнсея» и очень волновался. Тот появился одним из последних, его высокая сутулая фигура протолкалась сквозь остановившихся нерешительно у двери новеньких пятикурсников и заняла место в седьмом ряду. Булгаков вздохнул с облегчением.

XXIV

«Мы часто говорим о том, насколько могущественными сделала людей изобретённая ими техника. И упускаем из виду, что та же техника придала разрушительную силу и их ошибкам. Халатность или неумение даже одного человека могут привести к таким непредсказуемым последсвтиям, ликвидация которых потребует героических усилий сотен специалистов и колоссальных материальных затрат»

_{(Советская печать, октябрь 1986 года)}

Наконец на сцене появился профессор Тихомиров, член-корреспондент АМН СССР, и шум в зале сразу же стих. Надя с любопытством смотрела на этого «корифея», которого положено теперь было называть «академик», хотя сам Тихомиров терпеть этого не мог и всем говорил, что академик – это Действительный член. Но всё равно, во всём К… он был единственный учёный, удостоенный этого звания, и он преподавал в мединституте. Каждый первокурсник знал о том, что среди профессорско-преподавательского состава есть членкорр и преисполнялся гордости за свой вуз.

Всеволод Викентьевич был седой, очень благообразный, но и очень старенький. Даже с задних рядов были видны глубокие морщины и та особая прозрачность век и щёк, с появлением которой пол уже не является чем-то важным для человека. Тихомиров был среднего роста, сухонек, худенек, имел ещё все волосы, но зубы уже носил явно искусственные. Взгляд его был нетороплив, глубок, и проницателен; его мало кто из нижестоящих выдерживал долго. Двигался и держался профессор довольно бодро.

– Здравствуйте, товарищи. Начнём, пожалуй, – объявил он довольно тихо, но так, что услышали все. – 1-я хирургия.