Медитация и осознанность

Не многие из знакомых мне людей по-настоящему разумно относятся к питанию и не имеют проблем с едой. Большинство из тех, с кем мне приходилось общаться по этому поводу, признаются, что часто испытывают вину за то, что они едят, и понимают, какая огромная пропасть разделяет их нынешнюю диету и «правильное» питание. Для меня это тоже было серьезной проблемой. До того, как сделаться монахом, я был истинным фанатиком диеты. В то время я принимал участие в гимнастических соревнованиях, ежедневно ходил на тренировки в спортзал и был одержим идеей хорошей физической формы. Я планировал свои трапезы на неделю вперед, рассчитывая все до грамма, всякий раз скрупулезно взвешивая свои порции. Даже отправляясь в ресторан, я избегал любой еды, которая, по общепринятому мнению, способна доставить человеку удовольствие. Когда мне хотелось сладкого, я жестко подавлял подобное желание. Я был настолько зациклен на правильном питании, что, собираясь в ресторан, заранее звонил и заказывал какое-нибудь специальное блюдо (к примеру, омлет из яичных белков — не угодно ли?). Однако в подобном образе жизни было очень мало осознанности. Это была, безусловно, крайность, а крайности редко сообразуются со здоровым образом жизни, неважно, на каком конце шкалы они располагаются. Вот почему, попав в монастырь, я со временем понял, сколь сильной была моя эмоциональная привязанность к собственным привычкам в еде. Есть много историй, иллюстрирующих эту проблему. Одна из них, ярко описывающая наши эмоциональные отношения с пищей, – это история о мороженом.

История о мороженом

В бирманском монастыре каждый прием пищи был торжественным событием. Это был монастырь молчальников, где было весьма немного возможностей для общения. Помимо прочего прием пищи официально считался там занятием по медитации. Мы сидели на полу вокруг больших круглых столов, за каждым из которых располагалось обычно шесть монахов. Это был большой монастырь, в нем жили 80 монахов, поэтому столовая была большой. Жили в монастыре и монахини, но они оставались скрытыми от нас, и хотя ели они в той же самой столовой, их половина была отделена от нашей большими непроницаемыми деревянными панелями. Остальная часть трапезной была открытой, так что через окна мы могли любоваться монастырским садом. Это было очень приятное место.

На завтрак и обед мы всегда ели одно и то же — карри с рисом. Карри был густым и жирным (не слишком полезно для пищеварения), но всегда очень вкусным. Когда мы приходили в столовую, перед каждым уже стояла чашка с едой и лежала ложка, и два монаха, обходя зал, накладывали каждому рис и карри. После прочтения одного-двух коротких традиционных стихов звучал гонг, возвещавший начало трапезы, на которую нам отводился один час. Говоря «час», я имею в виду ровно час – ни больше ни меньше. В этом монастыре все делалось очень, очень, очень медленно. На то, чтобы поднести ложку с рисом ко рту, могло уйти целых двадцать секунд, я уж не говорю, сколько времени тратилось на то, чтобы прожевать и проглотить эту ложку. Это делалось не просто так – подобным образом нам давалась возможность во всех подробностях изучить, как работает наше сознание. Но все это тянулось медленно – ах, как медленно! К завтраку я обычно успевал основательно проголодаться и был готов поглощать еду, не задумываясь. Но именно в этот момент я обычно ощущал, как на мое плечо ложится чья-то рука. Это была рука ответственного за дисциплину, в чьи обязанности входило следить за тем, чтобы все присутствующие вели себя подобающим образом — то есть подходящим для тренировки и полезным для монаха. За время, которое я провел в монастыре, я познакомился с нашим ответственным за дисциплину достаточно близко.

В Бирме в течение нескольких дней в году работающие жители имеют возможность взять выходной, чтобы посвятить это время занятиям медитацией в монастырях. Не знаю, так ли уж этим людям нравилась медитация, или они просто радовались внеплановому выходному, но так или иначе в соответствующие дни к нам наезжала масса народу. Зачастую они привозили с собой продукты — пакеты с рисом, овощи, иногда даже мясо или рыбу. Как-то раз к нам приехал человек с несколькими большими блестящими контейнерами, похожими на бочки с бензином. Я не представлял себе, что это такое, однако не менее странным оказалось и то, что этот человек, будучи посторонним, все же был допущен в столовую монастыря во время еды. Впрочем, это был не последний сюрприз в тот день. Когда мы пришли в зал, на столе не оказалось привычных чашек и ложек. Я увидел, как двое монахов, обычно раздававших еду, направляются в нашу часть зала, однако вместо привычных кастрюль с рисом и карри у них в руках были совсем небольшие тарелки с чем-то желтым. Подобно чрезвычайно занятым официантам в ресторане, они сновали между кухней и залом, продолжая выносить одинаковые тарелки. Насколько я мог заметить сквозь узкие щели в панелях, отгораживавших противоположную часть трапезной, там происходило то же самое.