Медленнее, ниже, нежнее…

Женщина лежала на кровати и ждала, пока освободится душ. Секс с этим мужчиной, ей, в общем, нравился. Для пятидесяти пяти – прекрасная потенция. Но голову точила мысль о зря потерянном времени. Пока перекусили, пока приехали, пока здесь – полдня прошло. Она бы за это время кучу всего могла сделать, а эти пару оргазмов сама бы себе организовала, не выходя из дома. Можно было бы встретиться с подругой, они давно не виделись. Нет, лучше было бы сходить в магазин – сегодня последний день распродажи. Она могла бы поработать, в конце концов! И не в конце концов, а в конце месяца сдавать проект, а уже четырнадцатое! А она… как какая-то дешёвая шлюха трахается с очередным претендентом в любовники в безвкусном номере а-ля Людовик Четырнадцатый эпохи перестройки. Но… с другой стороны, и секс тоже нужен… Нельзя же все время мастурбировать…

«Трахаться хочу до изнеможения!» – шепнул ей этот претендент перед дверью номера. И этому невдомёк, что ей нужен любовник, а не трахарь! Любовник от слова любовь, а любовь – это забота, понимание, участие, прежде всего, а не звонок в удобное время – ну что, красота, пошли ипаца!

Он завернул полотенце на бёдрах и вышел из душа, довольно улыбнулся, глядя, как она расслабленно лежит на постели.

– Жива? – спросил он.

– Да…я сейчас, – она улыбнулась в ответ, красиво поднялась, и направилась в душ.

Он нашарил пульт и включил телевизор. В номере а-ля Людовик Четырнадцатый раздались выстрелы.

– О, нет! Только не это! – выглянула она из душа. – Выключи!

– Как скажешь, дорогая, – сказал он, и убрал звук, продолжив читать ползущие титры о жертвах на Донбассе.

Опуская унитазный круг, она вспомнила американского джазового пианиста. На концерт пошла одна, наградив себя за одиночество местом в партере, но музыки не слышала. Джазовые ритмы были лишь фоном для длинных подвижных пальцев, танцующих кудрей и влюбленных глаз пианиста. Он опускал крышку пианино всякий раз, когда заканчивался его номер, возвращался на сцену под аплодисменты, открывал крышку как в первый раз и нежно трогал пальцами клавиши… Интересно, он тоже трахает баб в отелях, между актами включая какой-нибудь CNN? Нет… только не он… Она плавилась возбуждением, представляя, как задержится после концерта, как подойдёт к нему и просто признается на своем железобетонном советском английском, что очень возбуждена… Дальше фантазия не шла, наверно потому, что фантазия не умеет настолько отрываться от жизни…

Пальцами в прохладном мирамистине она словно перебирала клавиши, параллельно думая о том, что с презервативом все же меньше проблем. Но этот претендент «резину» не признавал.

В белом гостиничном полотенце она вернулась к мужчине, лежащему на кровати. Он, в очках на напряжённом лице читал телевизор.

– Я же сказала выключить! – разозлилась она.

– Но там же… – начал он, но осёкся, дёрнул вытянутой рукой с пультом, как выстрелил. – Ну, что, красота, на посошок? – он обнял ее за бёдра и притянул к себе.

Она улыбнулась и незаметно вздохнула…

Одноклассник

Лёша Теплов был выдающимся учеником. Не заметить его в классе было трудно, разойтись с ним в дверях – невозможно. Он был толстым. В начальных классах – румяным колобком, в старших – калорийным батоном. Его дразнили обидными прозвищами, но он никогда не отвечал, молча собирая обиды в копилки своих маленьких глазок. Когда главный зачинщик издевательств сломал обе ноги, упав с гаражей и отстав на год, «отстали» и другие. Сохранилась лишь кличка «Теплуха».

Теплуха был нужным и даже общественно полезным. Самостоятельная по биологии? Спиши у Теплухи! Чем в классе воняет? Теплуха воздух испортил! Сколько надо водки на «Последний звонок»? Если поить Теплуху – разориться можно!

Вечный безнаказанный повод для шуток – незаменимый человек в классе. Что сам он думал об этом – никто никогда не спрашивал.

Перед «Последним звонком» мы с подругой делали стенгазету. Фото первоклашки – цветочки, тетрадки, кораблики как символы предстоящего жизненного плаванья – фото выпускника. И так – все двадцать восемь физиономий одноклассников. Плюс стихи, обещания, благодарности. Для стенгазеты Теплуха сдал три фотографии. Он, метр в диаметре, с букетом гладиолусов; он, полтора метра, с гвоздичкой; и он, без цветов, примерно метр семьдесят.

«Гляди, как прикольно, – заметила подруга, рассматривая снимки. – Все пацаны повзрослели: были малышами, стали парнями, а Теплуха просто укрупнился…»

В праздничный день мы пришли в школу заранее, чтобы налепить стенгазету на стенд. На ступеньках одиноко курил Теплуха. Всё его сдобное тело, плохо сдерживаемое тесноватой школьной формой, вываливалось из общего настроения прощания с «альма-матерью». Спелые плоды теплухиных щёк розовели на плодоножке воротничка, маленькие глазки светились радостью.

– Теплуха, ты чего такой довольный? Праздник-то грустный, прощание со школой! Или ты уже мечтаешь влезть в джинсы? А влезешь? – привычно пошутила подруга.

К нашему удивлению Теплуха не промолчал, а выпустив из розового носа облачко дыма, мечтательно изрёк: